— О Господи! — вскричал доктор Лекосс, придержав лошадь. — Что с тобой, мой бедный Консьянс?
— Господин доктор, — произнес юноша своим всегда спокойным мягким голосом, — со мной стряслась большая беда…
— Какая же, дорогое мое дитя?
— Я колол топором дрова во дворе папаши Каде и по неловкости отсек себе палец.
И, размотав полотенце, Консьянс показал врачу свою изувеченную руку.
Указательный палец был отсечен ниже второй фаланги, и кровь из раны текла столь обильно, что можно было опасаться кровотечения из малой артерии.
— Когда это случилось?
— Минут десять тому назад, господин доктор.
— А почему же ты сразу не прибежал ко мне за помощью?
— Я боялся сильно напугать матушку Мадлен, матушку Мари и Мариетту и решил, что лучше подождать вас здесь.
— Но, друг мой, — сказал Лекосс, — ты знаешь, что мне придется сделать тебе очень болезненную операцию.
— Я это подозревал, сударь, — спокойно ответил Консьянс.
Врач рассмотрел рану поближе и, словно желая узнать меру мужества Консьянса, заявил:
— Ты знаешь, я вынужден ампутировать остаток твоего пальца.
— Действуйте, господин доктор, — согласился Консьянс, словно не расслышав сказанного доктором или не поняв страшного смысла его слов.
— Но где? — спросил Лекосс.
— Как где?! — удивился юноша.
— Да, где я проведу эту операцию?
— Под тремя дубами, — предложил Консьянс. — Там нам будет удобно, не так ли?
Доктор озадаченно смотрел на молодого человека.
— Хорошо, — согласился он, — но кто мне будет ассистировать?
— Я, господин доктор, — сказал Консьянс.
— Как, ты сам?
— Да, я.
— А если ты обессилешь, если упадешь в обморок?
Юноша улыбнулся так, как, должно быть, улыбались мученики-первохристиане.
— О, этого не опасайтесь, господин доктор, — заверил он врача.
— Э, нет, — возразил тот, — если не опасно для тебя, то опасно для меня, Консьянс… Я должен буду перевязать ладонную артерию, и тут мне понадобится сильный мужчина. Подожди-ка меня здесь! Нажми вот так большим пальцем левой руки на ладонь правой, чтобы потерять как можно меньше крови, а я съезжу за кем-нибудь в деревню…
И Лекосс сделал шаг к своей кобылке.
— Не стоит, господин доктор, — остановил его Консьянс, — вот как раз тот, кто нам нужен.
И он указал кивком на Бастьена, быстро гнавшего лошадей с водопоя; нет сомнений, он и сам воспользовался возможностью утолить жажду, а потому немного опаздывал.
— Ах, да, Бастьен! — воскликнул врач. — Старый вояка… Чудесно!
И он знáком велел ему поскорее подъехать к ним.
Заметив знак, поданный доктором, Бастьен перестал петь «Гусары в боевом походе», пустил лошадей в галоп и уже через минуту стоял рядом с доктором и Консьянсом.
— Что случилось? — воскликнул он, увидев окровавленное полотенце на земле и изувеченную руку Консьянса.
— Дело в том, дорогой мой Бастьен, — объяснил Консьянс, — что доктор собирается сделать операцию и нуждается в твоей помощи.
Глаза Консьянса и Бастьена встретились, и гусар сразу же вспомнил их разговор, закончившийся всего лишь четверть часа тому назад.
— О, несчастный! — прошептал он.
— Так вы поможете нам, Бастьен? — спросил доктор. — В таком случае не будем терять время.
Гусар спрыгнул на землю и привязал лошадей к одному из трех дубов, а доктор поставил свою кобылку, животное весьма кроткого нрава, мирно щипать на противоположной стороне оврага травку, засохшую еще прошлой зимой.
— Ох-ох! — произнес Бастьен, подходя к доктору, успевшему извлечь из саквояжа свой лучший скальпель, в то время как Консьянс не сводил с него любопытного взгляда, и осведомился:
— Значит, это серьезно?
— Хирургическая операция всегда дело серьезное, дорогой мой господин Бастьен, — отвечал доктор, — но вы-то в первую очередь должны знать, что это такое, ведь вы сами претерпели нечто подобное.
— Да, да, — подтвердил Бастьен, — я-то знаю…
— Впрочем, вы, солдат, должны были видеть немало таких операций, не так ли?
— Черт подери! Конечно, я видывал виды… потому-то я здесь, доктор. В вашем распоряжении смельчак, который и глазом не моргнет… Задело! Консьянс, друг мой, побольше мужества… Приступим!
И нетрудно было заметить: Бастьен, несмотря на свою бодрую речь, сильно взволнованный, делал все возможное, чтобы придать себе то мужество, что он желал юноше. А тот, по обыкновению мягко улыбаясь, ограничился только двумя словами:
— Я жду.