«Ну посмотри, какой ты красавчик, – ворковала тетя в день, когда сделала фотографию. Затем, завязывая на нем маленький галстук с огуречным узором, добавила, намекая на наследственные черты, которых Эйвери не понимал: – Так похож на мать. Так похож на отца». В старом доме тети не было снимков его родителей, как не было и в этой квартире. Хотя Марсилл никогда не говорила о них плохо, это горько-сладкое сравнение было ее единственной похвалой.
– Тетушка? Ты здесь? – спросил Эйвери, тихо постучав в дверь спальни.
Снова никакого ответа.
Он вспомнил крики за другими закрытыми дверями – бурный разрыв его родителей. Отец оставил мать в таком душевном расстройстве, что она больше не могла заботиться о себе, не говоря уже об активном шестилетнем мальчике. Эйвери бросил последний взгляд на голоснимок: носки с узором из ромбиков под аккуратно подвернутыми бежевыми брюками, невозмутимая улыбка, вызванная не менее искренним заявлением тети.
Наконец он открыл дверь спальни.
Если атмосфера в гостиной была как в холодильнике, то спальня оказалась настоящей морозилкой. Сердце упало в желудок. Но только когда Эйвери увидел нетронутые шестнадцать сигарет (по одной на каждый час ежедневного бодрствования), уложенных в аккуратный ряд на прикроватном зеркальном столике, сомнений не осталось: тетя умерла.
Он уставился на ее тело, застывшее под слоями вязаных и стеганых одеял. Струйка пота на его шее замерзла. Эйвери подошел к изножью кровати и опустился в потертое кресло, где и оставался, ощущая холод всей спиной, почти час, пока кто-то не отпер дверь квартиры.
– Она здесь, – пробормотали в коридоре. Один из санитаров комплекса, молодой, с впалым подбородком и светлыми волосами до плеч, заглянул в спальню. – О господи! – отпрыгнул он, увидев Эйвери. – Вы кто?
– Сколько дней? – спросил Эйвери.
– Что?
– Сколько дней она здесь лежит?
– Вот что, пока я не узнаю…
– Я ее племянник, – прорычал Эйвери, не отрывая глаз от кровати. – Сколько дней?
Санитар сглотнул.
– Три. – Затем нервно добавил: – Поймите, все было занято, а у нее не нашлось… То есть мы не знали, что у нее есть родственники. Квартира автоматизирована. Перешла в режим замораживания, как только Марсилл… – Санитар замолчал под взглядом Эйвери.
– Унесите ее, – ровным голосом сказал морпех.
Санитар поманил низкорослого и тучного напарника, прячущегося в коридоре за его спиной. Двое мужчин быстро поместили каталку рядом с кроватью, откинули одеяла и аккуратно перенесли тело.
– Судя по медкарте, она была евангельской промессисткой, – сказал санитар, возясь с застежками каталки. – Это правда?
Эйвери снова посмотрел на постель и ничего не ответил.
Тетя почти не оставила отпечатка на пеноматрасе. Марсилл была миниатюрной и хрупкой, но Эйвери помнил, какой высокой и сильной она выглядела, когда соцработники Зоны привезли его к ней на порог; настороженному шестилетнему ребенку она казалась воплощением материнской любви и дисциплины.
– У вас есть контактный адрес? – поинтересовался худой санитар. – Я сообщу вам название похоронного центра.
Эйвери вытащил руки из карманов и положил на колени. Толстяк заметил, как у морпеха сжались кулаки, и кашлянул, давая знать напарнику, что сейчас самое время уходить. Санитары развернули каталку и с шумом покинули квартиру.
У Эйвери затряслись руки. Тетя болела уже довольно давно, но в последнем письме просила не беспокоиться. Прочтя это, он хотел немедленно поехать к ней, да не вышло – командир поручил еще одну миссию. «До хрена радости это принесло всем», – выругался Эйвери. Пока тетя умирала, он, пристегнутый к «шершню», кружил над «Джимом Денди» на Дани.
Эйвери вскочил с кресла, быстро подошел к сумкам и вытащил бутылку джина. Он схватил парадный мундир и сунул напиток во внутренний карман. Мгновение спустя морпех вышел из квартиры.
– «Пес и пони»? – спросил Эйвери у гостиничного компьютера по пути в вестибюль. – Еще работает?
– Открыто ежедневно до четырех утра, – откликнулся маленький динамик в панели выбора этажа. – Дамам посещать не рекомендуется. Вызвать такси?
– Я прогуляюсь.
Эйвери откупорил бутылку и сделал большой глоток. «Пока еще могу», – добавил он про себя.
Бутылки хватило на час. Но найти другие было легко, и одна ночь запоя перетекла во вторую, а затем и в третью. «Вшивая проверка», «Рикошет», «Стертые покрышки» – эти клубы были набиты гражданскими, алчущими денег Эйвери, но не охочих до невнятных рассказов о том, как эти деньги заработаны. Одна лишь рыжеволосая красотка с темной сцены в кабаке на улице Холстед хорошо притворялась, что слушает штаб-сержанта, и тот часто прикладывал кредитный чип к украшенному драгоценными камнями считывателю на ее пупке. Деньги притягивали веснушчатую кожу девушки, запах, неспешную улыбку все ближе и ближе к морпеху, пока на его плечо не опустилась бесцеремонно рука.