- Ох, не могу! - закричал вдруг Лежава. - Не могу больше! До чего же мне надоели эти разговоры! Что мы обсуждаем? Сколько это будет продолжаться? Вместо того, чтобы действовать, мы все говорим, говорим...
- Что ты хочешь? - перебивает его Леннон. - Мы сказали Зуеву, что хотим лететь к излучателю, мы говорили с Кэтуэем... Решать им...
- Да почему решать им?! - снова взрывается Лежава. - Мы поговорили и успокоились. Ты что, не знаешь Кэтуэя? А Зуев твой любимый снова упрятал нас на дно морское, чтобы мы у него в ногах не путались. Сидим, едим, в шахматы играем, телевизор смотрим! Прямо Дом ветеранов сцены... Мне не нужна имитация невесомости, понимаешь? Я в невесомости два месяца прожил! И антенну эту дурацкую я в настоящей невесомости один могу смонтировать за десять минут!
- Ну-ну-ну, - улыбается Редфорд.
- Больше всего меня возмущает то, что мы живем, как будто ничего не изменилось. Последствия этого события могут быть страшнее, чем все наши войны, вместе взятые.
- Ты не допускаешь, что это событие может принести всем нам величайшее благо? - перебивает Леннон.
- Допускаю. В любом варианте речь идет о перевороте в судьбе земной цивилизации, это вы понимаете?
- Послушай, Анзор, в чем мы перед тобой провинились, что ты на нас кричишь? - с нарочитым спокойствием спрашивает Стейнберг.
- Ты провинился в том, что лопаешь яичницу с украинским салом, вместо того чтобы лететь к излучателю! - отрезал Лежава.
- Это ты ее лопаешь, - невозмутимо замечает Стейнберг, - а я ее жарю...
Редфорд подходит к полке, перебирает какие-то бумаги и, взяв один листок, возвращается к столу.
- Давайте-ка, ребята, обсудим, - говорит он задумчиво. - Я вот тут кое-что набросал...
Все оборачиваются к нему.
- Что это такое? - спрашивает Леннон.
- Это набросок программы полета к излучателю. Самый общий, разумеется...
- Э, нет, обсуждать давайте все вместе!
На этот веселый, добродушный голос мгновенно оборачиваются все, словно их током ударило. В шлюзовом люке подводного дома из воды торчит человеческая голова, лицо скрыто маской для ныряния. Тишина в доме такая, что слышно, как скрипит мокрая резина, когда человек стягивает маску.
- Саш, это ты? - шепотом спрашивает Раздолин.
- Я, - с улыбкой отвечает Седов.
Редфорд закрывает глаза и, набрав полные легкие воздуха, кричит, что было сил:
- Ур-ра! Саша вернулся! Ура!
Пять веселых полуодетых людей мнут и тискают мокрого Седова.
- Ну, рассказывай: все в порядке?
- Новости какие-нибудь привез?
- Новости дозревают, - улыбается Седов.
Резко звонит телефон.
Раздолин снимает трубку.
- "Атлантида" слушает... Саша, тебя. - Он протягивает трубку Седову.
- Седов. Да... Спасибо. Прибыл благополучно. Да, по-моему, неплохо встретили. - Он косится на друзей. - Понял... А повестка дня? Ах, вот оно что! - восклицает он радостно. - Спасибо... Конечно, конечно... До свидания.
Он кладет трубку и, молча улыбаясь, оглядывает обступивших его космонавтов.
- Ну?! - не выдерживает Раздолен.
- Новости дозрели, - говорит Седов. - В 12 часов в четверг советско-американское совещание. Будет обсуждаться вопрос об изменении программы нашего полета. Вот так, Алан... - Седов оборачивается к Редфорду. - Кончилась ваша курортная жизнь!
11 сентября, четверг. Крым.
Три одинаковых автомобиля спешат по горной дороге к белому красавцу дворцу, башенки и арки которого прячутся среди деревьев парка.
В одной из машин Леннон, обернувшись к Раздолину, сидящему сзади, говорит:
- Я сегодня слушал американское радио. Знаете, как называют нашу сегодняшнюю встречу? Вторая ялтинская конференция!
- Кстати, - Раздолин кивает в окно, - в этом дворце жил президент Рузвельт...
Помолчали.
- А им, пожалуй, было легче, - медленно говорит Леннон.
- Почему?
- Все было понятно. Был конкретный враг. Ясна была цель.
- Ну, не легче. Все-таки была война.
- А ты уверен, что завтра не начнется такая драка, по сравнению с которой все прошлые - детские игрушки?
- Уверен, - твердо говорит Раздолин.
- Почему?
- Потому что я коммунист, а следовательно, оптимист. Общественное сознание может в какой-то мере отставать от уровня развития техники, но очень большим этот разрыв быть, я уверен, не может.
- При чем тут общественное сознание?
- То, что там летает, - Лежава ткнул пальцем в небо, - не может сделать кто-то один. Одному это и не нужно. Их много. Следовательно, понятие общественного сознания справедливо и для них.
Во второй машине - Седов и Стейнберг.
- Саша, - говорит Джон и сразу замолкает, потому что это вырвалось у него непроизвольно: он никогда не называл своего командира вот так, просто по имени. И Седов тоже сразу понял, что Джон напряжен, и обернулся к нему просто и ласково, будто и не заметил ничего. - Ты знаешь, - Стейнберг сглотнул, что-то мешало ему говорить, - это я тогда заварил всю кашу... Ну тогда, когда мы ходили к Зуеву... Я после много думал об этом... Все уже забыли этот случай, а я все помнил. И вот я хотел... захотел, чтобы ты знал...
- Спасибо, Джон. - Седов положил ему руку на плечо. - Я все понял. Все понял, как надо, спасибо.
Машины останавливаются у подъезда дворца. На ступеньках космонавтов встречают генерал-полковник Самарин, Зуев, вернувшиеся вместе с ним с орбиты профессора Ятаки и Делонг, руководитель американской части программы "Марс" Майкл Кэтуэй. Шутки, рукопожатия, дружеские похлопывания по плечу. С террасы смотрят несколько телекамер, снуют фотокорреспонденты.
- Послы Нептуна прибыли, можно начинать, - говорит кто-то громко за их спиной.
Все тронулись вверх по лестнице...
Светлая просторная зала. Зеркала делают ее еще просторнее. Ветер шевелит белые шелковые занавески на распахнутых окнах. Большой круглый стол, в центре которого два флажка: советский и американский. Космонавты разделились на этот раз: слева сидят американцы, справа - представители СССР.
- Господа, товарищи! - поднялся Зуев. - Мы собрались здесь, чтобы обсудить возможность изменения программы полета космического корабля "Гагарин" в связи с непредвиденными и всем хорошо известными обстоятельствами. На этом изменении настаивает экипаж. Я знаю, что есть доводы против. Прошу высказываться.