Джелозо внимательно проводил их взглядом. «Ну что же, еще не врем я…»
5
«И все же: где я слышал это имя?» — размышлял Дональд Крейг, наблюдая, как Цецилия Маргарет перебирает свои украшения. Супруга выглядела эффектно, но, по его мнению, была бы еще привлекательней, если бы убрала из своих нарядов и бижутерии излишнюю экзотичность. Вообще — надо отдать ей должное, Цецилия смотрелась едва ли не ровесницей своей дочери.
«Я точно помню, что где-то его слышал. Мало того, мне кажется, что я слышал его именно здесь. Может, это кто-то из знакомых Цецилии?»
— Сеси, дорогая…
— Что? — приподнялись длинные и тяжелые ресницы Цецилии. Волосы ее отливали перламутром: последняя мода.
— Среди твоих знакомых нет некоего Алана Мейера?
— Нет, а что?
— Жаль… Это имя мне показалось знакомым.
Голова Крейга смешно дернулась, как у молодого жеребенка. Эта привычка развилась у него после болезни и закрепилась надолго, хотя врачи и не находили для нее физиологических причин.
Некоторое время Цецилия Маргарет молча разглядывала александритовую подвеску.
— Ты знаешь, — через пару минут сообщила она, — мне тоже… А зачем тебе это нужно?
— Да так, по делу…
— Погоди… Кажется, так зовут нового друга Синтии! Или я ошибаюсь?
При этих словах Крейг едва не подскочил. Конечно, Синтия!
— Такой невысокий паренек с темными волосами?
— Да. Он всего на пару дюймов выше нашей девочки. Немножко близорукий, но фигура спортивная. Чем-то он таким занимается… Не помню точно.
— Сыщик?
— Откуда я знаю! Я говорила о спорте; его еще приглашали в какую-то профессиональную команду… Точно, вспомнила: он боксер, и я еще спрашивала Синтию, что она будет делать, если ему сломают нос, который и без того не слишком его украшает… Помнишь?
— Да, — голова Крейга снова дернулась.
Нельзя сказать, чтобы открытие утешило его или подняло настроение. Отношения с Синтией всегда были его головной болью: в отличие от большинства отцов он был привязан к дочери, несмотря на то, что ей уже исполнилось двадцать лет и попытки вырваться из-под родительской опеки принимали все более нетерпимые формы. Преодолевая мелкие и не слишком мелкие обиды, Дональд упорно искал пути примирения, но контакт между ними — и без того ненадежный — слабел на глазах и грозил пропасть вовсе.
«Если девочка узнает, что в неприятности, которая произойдет с ее парнем, есть вина кого-то из Компании — между нами все будет кончено», — понял он. Да, совсем недавно Крейг говорил ей, что примет любого ее друга, лишь бы тот не был профессиональным преступником или наркоманом.
«А ведь она сможет подумать, что его избили из-за нее… Что же делать? Или она все же не так сильно его любит? Но все равно — она не простит».
Параллельно с этим Крейг подумал, что при его состоянии можно и рискнуть испортить отношения с боссом — если они вообще могут испортиться. После пятидесяти трех Дональд начал задумываться, а ради кого он вообще живет — и не находил ответа. Все чаще его одолевало желание бросить все и отдать должное своей семье. Лишь любовь к самой работе — не к деньгам или карьере — удерживала его на месте. Крейг боялся остаться без дела: жизнь, состоящая из одних развлечений, пугала его неминуемой скукой. Именно благодаря такому отношению к работе Крейг сделал карьеру и порой удивлялся сам себе. Смущало его только одно: чем выше был достигаемый им уровень, тем чаще (тайно или явно) нарушалась законность. Последнее время ему начинало казаться, что работает он не на уважаемую всеми фирму, а на тщательно замаскировавшуюся мафию: та ведь тоже убивает людей не ради удовольствия, а в интересах своего дела. Эти методы были эффективными — отрицать их необходимость порой делалось невозможно. Крейгу не нравилось другое: он начинал из-за этого терять уважение к себе. Чем с большей легкостью он соглашался с малозаконным приказом, тем сильнее потом грызла его по ночам совесть. В какой-то момент директор поймал себя на том, что перестал ходить на исповеди и начал изображать из себя неверующего, лишь бы не признаваться в своей слабости.
С другой стороны, работа, лишенная многих моральных ограничений, давала невероятные возможности для интересно продуманных комбинаций. Это порой вдохновляло Крейга. Совесть совестью, но жил-то он другими интересами. Балансирующая на грани закона работа тянула его, как новая азартная игра, участие в которой не только не осуждалось, а наоборот, поощрялось всеми его окружающими — так можно ли было его за это упрекать?
Вот так две противоположные тенденции уживались и боролись в его душе, не ставя обычно вопроса ребром: или — или. Одной принадлежал день, другой — нерабочий вечер.
Сейчас вечер только начинался, и сила их была приблизительно равна. Впрочем — не совсем, ведь на весы легла еще и тонкая рука Синтии.
«Но как узнать, насколько сильно она его любит? Если бы девочка была хоть немножко откровеннее… Ну что же, попробуем с ней поговорить…»
Рука Крейга легла на пульт видеотелефонного аппарата.
6
Именно в этот момент Мортимер, извинившись, вышел в уборную. Заметив это, Джелозо перемахнул через канаты ринга и поманил Алана пальцем.
— Ну что, парень, слабо подраться?
— Я не дерусь с незнакомцами, — холодно бросил Мейер.
— Друзья называют меня Ревнивцем. А тебя — Заморышем, не так ли?
Краска залила лицо Алана. Провокация была явно вызывающей, но покатившийся по залу смешок требовал от него принять вызов. Иначе его визиты сюда закончились бы: пусть интеллект собравшихся тут людей не был высок, но с их мнением следовало считаться. Никто не захочет ежедневно встречаться с людьми, которые его презирают.
Алан шагнул вперед и окинул противника взглядом. Ревнивец, или как там его звали, выглядел достаточно неповоротливым, в то время как сам Мейер побеждал скорее благодаря ловкости и быстроте реакции, чем физической силе.
— Ну что ж, попробуем, — сказал он, шагнув к противнику.
7
— Привет, папа. — Синтия лежала на круглой кровати, покрытой шелковой розовой простыней. Белый трикотаж и розовый шелк купальника в сочетании с золотистым цветом длинных волос придавали ей непривычную нежность. На какую-то секунду Крейг залюбовался дочерью, как если бы на ее месте была посторонняя женщина.