Андрей Дмитриевич. Сахаров. Занимался не совсем настоящей физикой, но и в высшей лиге не пропал бы. С Исааком они где-то в молодости пересеклись, а в последние годы жизни время от времени встречались. Исаак считал его одним из замечательных людей века. Написал Андрей Дмитриевич проект Конституции СССР, замечательный, демократический, либеральный… и неосуществимый. Нежизнеспособный.
Эйнштейн. Тоже много размышлял о разумном обустройстве человечества. Предложил идею мирового правительства, для чего требовалась редкая смелость. После того, как слово было сказано, многим стало понятно, что мысль совершенно правильная, но неосуществимая. А если бы осуществилась, неизвестно, что бы вышло.
– Может, и неплохо иметь мировое правительство, – сказал Пивнев. – Но большая часть правительств своим странам ладу не даст. С чего бы мировой кабинет оказался лучше?
– Кому чай, кому кофе? – спросила хозяйка. Лена сразу поднялась помочь, и вскоре ароматный кофейный пар реял над чашечками.
В углу кухни беззвучно мерцал телевизор. Все засмотрелись. Огромная площадь, заполненная народом. Насколько могли показать камеры, впадающие в площадь улицы тоже заполнены людьми. На деревянном помосте группа людей перед микрофонами. На экране появилась белая надпись 'Rio de Janeiro'. А потом во весь экран загорелое лицо Друнга. Он что-то говорил.
– А, что обо всём этом думает молодежь? – спросил Степанов.
– Вы знаете, в школе я была влюблена в учителя математики, молодой, голубоглазый, серьёзный такой. Я всё решала, всё учила. Одни пятерки, – заговорила Лена. – И он вдруг пришёл к нам домой, уговаривать родителей, чтобы отправили меня в университет. Хорошо помню мои тогдашние чувства. Я как бы увидела наш дом его глазами. И мне стало стыдно, многое было не так. Владимир Ферапонтович наш давно спился, а я помню это чувство, и оно влияет на мою жизнь. А сейчас я увидела Землю их глазами: войны, террор, амбиции правителей, обочины дорог, заваленные мусором, алкоголики и наркоманы. Может быть, это нам поможет.
Пивнев с интересом смотрел на Лену.
– То, о чем Елена говорила, я тоже смутно ощущаю, – сказал он, – только не сформулировал. – Он задумался и помолчал. – Может, потому, что главная моя эмоция – страх. Я всегда не любил астрофизики – еле сдал экзамен в своё время. Безмерность пространства и времени, огромные чёрные межзвёздные пустыни, пронизываемые жёстким излучением… А тут всё это явилось в обличье заурядных мужчины и женщин.
– Я их тоже боюсь, – сказал Виктор. – Не знаю, с чего, но боюсь.
– Какие вы, мужики, тупые, – вмешалась Антонина Николаевна. – А о девочках вы подумали? Вот кого жалко. У каждой, небось, папа с мамой, подружки и, как теперь говорят, бой-френд. А их забросили черти куда, где все пялятся на них, как на обезьян в зоопарке. Посылали бы одних мужиков, что ли.
– Лена хорошо сказала. Политики наверняка чувствуют что-то подобное, но не стыд, а беспокойство. Ладно, а спать мы сегодня будем?