Я зевнула и, рассерженная, не желая больше строить бесполезные догадки, пожала плечами под одеялом: даже если она и родила, все прошло хорошо, значительно лучше, чем обычно. Дай Бог здоровья ее ребенку. И хватит. «Мне нужно спать, спать, — повторяла я себе. — Я устала до смерти, я измучилась…»
— Победааа! — послышался за стеной хриплый мужской голос. — Нокаут!
И чье-то тело грохнулось на пол, и… Младенец!.. залился… невероятно громким, пронзительным смехом, и… Толпа дико взревела: «Чемпион, чемпион!..» И песня, немелодичная колыбельная перекрыла этот рев, более громкая, чем весь этот шум. Шутовская!
«Баю-бай, дитятко мое, баю-бай, — напевала гортанно, словно в мегафон какая-то женщина… но не Тина. — Звезды тебе рады, и месяц засиял, баю-баю, баюшки-баю…»
Я и не заметила, как вскочила с постели. Опомнилась — поняла — я стою, прижав ухо к стене между комнатами, вся наэлектризованная от волнения. Но что там происходит? Что там делают? Волнение? Нет, это был Ужас, всеохватывающий, распространившийся по венам и капиллярам, как по проводам тока высокого напряжения: сумасшедшие, сумасшедшие! Они тоже сумасшедшие…
— Потрясающий удар!
И их там много…
«Спи, младенец!»
Я попала в пансион для сумашедших…
«Ха-ха-ха!»
— Великий! Другого такого нет!
Потому и слуга был в белом халате…
«Баю-бай!»
— Чемпион, чемпи…
Крики, старающихся перекричать друг друга. Оргия криков прекратилась внезапно, словно кто-то в этой дьявольской комнате одним движением заткнул всем горло. И тут в наступившей тишине я пришла в себя настолько, что отыскала другое, «нормальное» объяснение всего этого безумия. Отыскала… и все сразу встало на свои места: просто там смотрели телевизор или видео, вот что там они делали! А потом просто выключили его. Да, просто, опять просто… хотя и не совсем, если вдуматься глубже.
Однако я не могла предаться таким глубоким размышлениям. Крики и даже падение тела, смех младенца, рев толпы и песенка снова обрушились на меня, сплелись в один звенящий звуковой шар «победааа — нокаут — хрясь — «Ха-ха-ха», — чемпион, чемпион — «Баю-бай» и так далее до конца. А потом снова — одно и то же. Как будто на многократно прослушиваемой записи! Только теперь это доносилось не из соседней комнаты. Источник шума переместился куда-то ближе, куда-то совсем близко ко мне, необыкновенно близко даже. Что, конечно, было очередным абсурдом… если только…
Если все это повторялось не в действительности, а только в моем сознании! Впитанное памятью, замкнутое в ней, оно превратилось в навязчивое эхо, то усиливающееся, то затихающее… Я сжала голову ладонями и опустилась на колени возле стены. Закачалась из стороны в сторону, да, эхо усиливалось и затихало, металось внутри меня, туда-сюда, туда-сюда… Агонизировало…
О-о-о, это далеко-далеко превосходило даже самое ужасное, что когда-то, когда-то случалось со мной! Превосходило стократно, тысячекратно… А я вдруг открыла, что перестала испытывать какой-либо ужас. В сущности, я абсолютно ничего не испытывала. Словно в один неуловимо краткий миг все мои чувства оборвались, как грубо натянутые струны. И теперь, освобожденное от них, мое сердце замедляло — замедляло свое биение, и мое дыхание становилось все равномернее и равномернее… несмотря на нестихающее эхо… благодаря нестихающему его отзвуку…
Мечтательно смотрю на тонкий, словно прочерченный на оконном стекле серп луны и со странной отчужденностью от самой себя отмечаю, что часть моего мозга тонет, смиренно гаснет в глубинах какого-то холодного полусна, легкого, как сугроб. И белого, белого… населенного живыми белыми тенями… Нет, это не имеет ничего общего с переутомлением — говорю я себе. Оно здесь в этом доме, оно поджидало меня. Оно существует.
Оно осуществляется через меня.
Сквозь меня.
И действительно, пожалуй, мне не только кажется, что мое сознание постепенно открывается и наконец отверзается как… да, да, как бездонный дышащий колодец, и клубок звуков начинает сквозь него опускаться длинной неровной нитью возгласов, смеха, рева, грохота, криков… Кто-то или что-то издалека тянет их к себе. Тянет и тени, и мои обращенные внутрь них чувства. Тянет, тянет…
Тянет меня.
Я встаю. Знаю, что вокруг меня темнота, но я уже не вижу ее. Теперь перед моими глазами словно опустился ее негатив, гораздо более непроницаемый, чем она сама, в своей яркой, какой-то слепящей белизне. Я иду к двери. Отпираю ее, выхожу в, вероятно, нет, наверняка еще более темный коридор и медленно, с ощущением, что прохожу сквозь густой молочно-белый туман, приближаюсь к двери соседней комнаты. Я должна в нее войти, я хочу войти в нее… Но зачем? Зачем?