Я сделала круг по аллее, чтобы разглядеть дома и с западной стороны. Здесь удивительная негармоничность их «единства» была не такой бросающейся в глаза — от среднего осталась видна только часть, противоположная фасаду, а остальные два, пристроенные к нему под прямым углом и симметрично выступающие, в какой-то мере соответствовали друг другу. Паркинг, плохо асфальтированная площадка, находился на старом месте — влево от домов на расстоянии, позволявшем предположить, что здесь умеют ценить тишину и чистый воздух. Сейчас там стояли джип «ленд-ровер», староватый, но содержащийся в форме, и «фольксваген», тоже не первой молодости. И какая-то белая, явно дорогая машина, которая выглядела бы потрясающе, если бы не была слишком грязной, вся в грязи и пыли. Интересно, кто ее владелец? Господин Халдеман, господин Травис или третий жилец, которого Тина так и не могла припомнить, возможно, по той простой причине, что его вообще не существует. Но кто бы он ни был, ее вчерашнее утверждение, что он приехал сюда в поисках чего-то, показалось мне правдоподобным. По моим представлениям, человек с такой машиной ни дня не остался бы в этой медвежьей дыре, не имея на то серьезных причин.
Вспомнив о Тине, я машинально перевела взгляд на окна ее комнаты — оба они были задернуты плотными, коричневыми, почти черными занавесками. А раз она их не раздвинула, значит, вероятнее всего, она просто… спит, если только не ушла куда-то еще затемно. Гораздо более интригующей показалась мне куча угля, лежавшая под одним из окон, под которым находилось и окошко подвала.
Вот где она испачкала вчера вечером свои тапочки, сказала я себе. Мол, целых пять месяцев не выходила из дома, и вдруг… Вышла. Тайком и поспешно, даже туфли не надела… И полезла на эту кучу, беременная женщина, на девятом месяце, и для чего? Чтобы заглянуть в окно своей комнаты.
Ох, конца края этому не видать! Я уже и не знала, какое самое нелепое из множества нелепостей, на которые наткнулась, начиная со вчерашнего вечера и до сих пор. И все же, вспомнив совет Арнольда и отнесясь к нему с меньшим предубеждением, я пришла к мнению: раз я до сих пор не схватила чемодан и не отправилась на вокзал, значит, самое нелепое из всего происшедшего — мое поведение.
И словно в подтверждение только что сделанного вывода, я — вопреки богатому выбору разумных вариантов, как, например, отправиться на вокзал, — энергично, без всяких колебаний подошла к угольной куче. Оценив взглядом, какая из ее сторон наиболее пологая, я решительно вскарабкалась на нее. Вот и все! Точно кто-то другой был режиссером моих действий. И этот «режиссер», наверное, мой злой гений, не в первый раз заставлял меня плясать под свою дудку. Большинством неудач и злоключений в моей жизни я обязана именно ему.
Между занавесками была маленькая щель, сквозь которую вроде бы просачивался свет, может, ночника изнутри, а может, отражение дневного солнечного света снаружи. Скоро узнаем!.. Но скоро не получилось — пока я добралась до верхушки угольной кучи, я несколько раз поскользнулась, выпачкала не только туфли, но и руки, даже один раз чуть не упала. И ради чего? Чтобы «заглянуть», но не в свою, а в чужую комнату, и ко всему прочему, ничего не увидеть. Никакой ночник не горел, внутри было темно хоть глаз коли, что и следовало ожидать. Спит, она спит… Старается спать, а я упорно пытаюсь ее разбудить сначала стуком в дверь, потом грохотом скатывающегося под ее окном угля…
Ого! Одна из занавесок дрогнула, мелькнули кончики чьих-то пальцев, ухватившихся за ее края… Я сжалась в комок, присела под подоконником. Боже! Откроет окно и наклонится надо мной, сонная и недоумевающая: «Что ты тут делаешь, миленькая?» А я, в сущности, сама не знаю, что делаю. И как в таком случае все это объясню? Не говоря уж о том, что и кто-то другой мог меня увидеть. Или уже смотрит откуда-то, как я присела на корточки на проклятой куче угля, четко вырисовываясь на черном фоне своей белой майкой, голубой юбкой и желтой, как сигнальный фонарь, головой…
Я выпрямилась и побежала вниз, на этот раз вызвав не стук, а настоящий грохот. Изобразила поспешно на лице что-то напоминающее лукавую улыбку с подтекстом «больше всего я люблю шутить», и — обернулась к окну. Та самая занавеска была задернута точно так же, как и другая, и даже не покачивалась. А всего несколько секунд назад пальчики… Нет, они не схватились за ткань для того, чтобы отодвинуть. А вцепились в ее край, и притом как-то снизу, словно Тина, (кто ж еще?) сползла, упала на пол, протягивая руку. Последним усилием… Ну хватит! Если ей стало плохо и, особенно, если она рожает, не потеряв сознания, то она закричала бы или подняла бы шум. А что я могу сделать? Закричать вместо нее? «Скорее, скорее, я заглянула в ее комнату, а она»… и так далее. Как же!