— А ты поверила, хоть немножко, тому, что я говорил тебе о нем?
Она встретилась с ним взглядом, уже почти лихорадочным, ищущим поддержки — поддержки у нее! — и где-то в просторах ее детского сознания словно забил источник чистого сияющего Белого света.
— Да, я поверила тебе, — ответила она и ему, и себе. — Я верю тебе, потому что тоже хочу, чтобы в жизни случалось такое. Я хочу, чтобы Йоно существовал. Несмотря ни на что. Понимаешь?
Он кивнул, очень серьезно. Они подошли к картине, встали вместе перед ужасающим, но исполненным такой силы сопротивления, такой яростью человеческого упорства «автопортретом». Снова переглянулись. И именно тогда Эми почувствовала, что они стали друзьями. Настоящими.
— Я знал, что ты приедешь сюда, — Валентин наконец сумел улыбнуться измученной, как при зубной боли, улыбкой. — Я ждал тебя.
Я не пыталась ответить на его улыбку. Этот человек меня не интересовал.
— Где Йоно?
Он апатично пожал плечами.
— Теперь его перевесили в Старое крыло, — сказал он.
И я вмиг возненавидела его за это ужасное, оскорбительное «перевесили». Хорошо хоть не сказал «висит» или «повешен». Какая пошлость! В то же время я успокоилась: все-таки портрет еще существует. Совсем близко.
— Зачем вы перенесли его туда? — спросила я строго. — Его место издавна было здесь, только здесь. Что он имеет общего с вашими дурацкими «крыльями»?
— Мы отдали его во временное пользование…
— Пользование? — Возмущение все сильнее сдавливало мне горло. Я задыхалась.
— Эми… Тебе что, плохо? Почему ты так ведешь себя?
«Потому что ты предатель! Предатель, предатель!» — закричала я мысленно. А вслух спросила лицемерно смягченным тоном:
— Алексу?
— Да. — Теперь Валентин усмехнулся, невымученно: — Он очень дорого платит за него. Больше, чем за дом!
— А твой отец знает об этом?
— Нет. Но, Эми, я не понимаю… Мы так давно не виделись, а ты… Стоит ли именно сейчас говорить о каком-то портрете?
— Автопортрете.
— Что?.. Ааа… — И снова последовала жалкая ухмылка! — Ты все еще помнишь о тех наших фантасмагориях.
— Может, это были и фантасмагории, Вал… Валентин…
— Да ладно, продолжай называть меня Вал. Пусть хотя бы это будет, как тогда.
— …но они не были убогими. В них было дерзновение и… и… Многое было в них! А теперь…
— А теперь, теперь… Все у нас уже не то, Эми. Я смотрю, даже твои волосы… чуть потемнели. Без прежнего серебристого оттенка… Боже, какой чудесной девочкой ты была! Сказочной. Думаю, я был влюблен в тебя, так, по-детски, по-юношески, но безумно, несравнимой ни с чем духовной страстью. Знаешь, та неделя была самой прекрасной, самой интересной, самой ценной в моей жизни!
— И для тебя тоже? — Я саркастически скривила губы. — Много нас, выходит, бедных с красивыми, важными воспоминаниями. — Я предупредила его вопрос своим: — Но скажи мне, Вал… зачем Алексу портрет Йоно?
Валентин явно колебался прежде, чем ответить. Наконец пренебрежительно махнул рукой:
— Ну, я уверен, что он сам тебе и объяснит. Он только об этом и говорит.
— О чем?
— Выдумывает постоянно разные теории…
— Как ты когда-то.
— Да, но я тогда был ребенком, голова моя была забита дешевыми псевдонаучными романами, а Алексу под сорок.
— Серьезно? А выглядит на тридцать.
— Ну да, Эми, богатые обычно выглядят молодо. Деньги дают им чувство свободы. По-моему, люди преждевременно стареют не от труда, болезней, несчастий и тому подобного, а от сознания собственной безысходности.
Он говорил так, словно сам был последним нищим. И в его голосе, и в выражении лица угадывался какой-то упрек всей жизни в целом. Да, господин Ридли-младший был явно на нее сердит!
— Ты-то на что жалуешься? — вспылила я. — Ты, у которого не одна, а целых три крыши над головой! Да еще получаешь деньги за то, что сдаешь.
— Верно, сдаю. Алекс получил в свое пользование даже наш семейный архив. Роется в нем, роется, ищет, потом шатается по имению и днем, и ночью, роется, роется, ищет… Святилище я ему, однако, не отдал! Держал его запертым года два и наконец отдал Клифу.
— Что за святилище? — спросила я второй раз за этот день. — Раньше тут ничего подобного не было. Уж не стали ли вы…
Фанатически религиозными! — мелькнуло у меня в голове. А то, что я слышала ночью, было кассетой с записью их обряда!
— Отец построил его двенадцать лет назад. Для Йоно. Чисто символически, наверное… У него были большие планы внутреннего устройства, но, слава Богу, он не успел их осуществить.