— Поскольку его парализовало, так, что ли?
Валентин вдруг весь сжался, там, под сундукообразными часами, словно я дала ему пощечину. Потом подошел к ближайшему креслу и рухнул в него. Оно, конечно, завизжало своими престарелыми пружинами, и я не совсем уверена, но из его обивки, кажется, поднялось облачко пыли. Я села с другой стороны столика, испещренного разного возраста пятнами. Одному Богу известно, сколько чашек на него ставилось, а иногда и разливалось — если, конечно, Бог имеет привычку считать чашки, выпитые людьми.
— Извини, братец Вал, — четко выговорила я, стараясь, чтобы это обращение к нему как к родственнику, что в нашем случае было почти лишено содержания, прозвучало нарочито язвительно.
— Не думала, что ты так привязан к отцу.
Я чуть было не выпалила: «Я думала, что ты с нетерпением ждешь его смерти»! Но в последний момент удержалась. Вообще, почему я демонстрирую грубость перед этим фактически незнакомым мне человеком? Уж не воспринимала ли я его в душе как мальчика, который когда-то, хотя и ненадолго, был мне другом? Как известно, особенно легко мы обижаем именно друзей. Или подсознательно я не могла ему «простить», что он уже не тот мальчик, который был мне другом?.. Нет. Причина, к сожалению, была гораздо проще — она была, так сказать, на уровне первой сигнальной системы. Она рефлекторно коренилась в мерзком нюхе, присущем малодушным, часто пинаемым существам. Тем, кто обычно поджимает хвост, но, почуяв, наконец, что напал на кого-то более уязвимого, чем он сам, тут же бросается с лаем: «гав, гав»…
— Извини, Вал!
Он снова весь сжался:
— Ты увидела во мне неудачника?
— Нет, нет! Чепуха… Просто я…
— Но я на самом деле привязан к отцу, Эми. Словно цепями. Даже не привязан, а прикован.
— Знаю, Вал, знаю. Ты хочешь продать имение Алексу и наконец начать жизнь где-нибудь подальше отсюда. Знаю и отлично понимаю тебя. Обстановка здесь…
— Нет! Ты ничего не знаешь и ничего не понимаешь, — поспешил он меня прервать.
И очень хорошо сделал, потому что я опять была готова проявить бестактность. Да и кого бы не задело столь красочное описание отталкивающей своим анахронизмом угнетающей обстановки в собственном доме? Даже если бы он был точно такого же мнения, ему все равно сделалось бы больно. Кроме того, я сказала «наконец начнешь жизнь», как будто до сих пор он был трупом!
— Извини, Вал!
Он выпрямился, откинулся к спинке кресла, и внимательно посмотрел на меня. А потом… Потом, видно, пришел черед и ему привести в действие, по рефлексу, свой «малодушно-мерзкий» нюх. Ого! Даже ноздри у него задрожали.
— Ты ничего не знаешь и ничего не понимаешь, — назидательно повторил он.
Подтвердив таким образом охватившее меня сомнение в том, что я перестаралась со своими извинениями.
— Между прочим, Алекс сегодня многое рассказал, — заметила я спокойно. — Очень приятный и бесспорно очаровательный человек. И именно от него я узнала и поняла, что, вероятнее всего, Вал, ты останешься единственным владельцем этого драгоценного имения.
— Ну и что? — В его голосе почувствовались даже нотки презрения! — Этот вопрос давным-давно меня не волнует. Цепи, которые связывают меня с отцом, другого свойства. Нематериального.
Я засмеялась:
— Ох, Вал, наш разговор становится чересчур метафорическим. Мне хотелось бы перевести его на более деловую основу. Как полагается людям, заключившим между собой сделку.
— Какую сделку?
— Не притворяйся! Неужели ты забыл, что я здесь по договору? Нечто вроде полужильца. Или я на полупансионе? Что правильнее?
— Хватит, хватит, Эми. Ты наша гостья.
— Или полугостья. Да, интересно звучит: полугостья. Теперь я буду так себя называть. Впрочем, надеюсь, ты получил деньги, которые отец послал в оплату за мое питание за этот и следующий месяц.
— Ничего я не получал и ничего не хочу…
— О, неужели чек потерялся?
— Хватит, Эми! Прошу тебя! — Лицо Валентина покраснело от смущения, плечи и спина снова опустились в прежнюю позу, придав ему «помятый» вид. — Мне и в голову не приходило брать с тебя деньги. Я… я очень обрадовался, когда узнал, что ты приезжаешь. Моя мать, это она все запутала! Но эти вопросы решаю я. Материальные… И я сегодня же верну тебе деньги… Прямо сейчас!
Он вскочил с кресла, как ужаленный, и если бы я не схватила его за рукав рубашки, он бросился бы к двери.
— Я не хочу, чтобы ты мне их возвращал, Вал. — Он дернулся, но я крепко держала его. — И вообще я ни на что не жалуюсь, — добавила я. — Вы с меня недорого берете.