- Она тебе в матери годится, добрая Ирина...
- Заглохни, спиногрыз, пока не встал и ещё пару затрещин не выдал! Что ты в бабах можешь понимать и разбираться, если со своей писькой ты на "вы"? Пиит церковный. Пушкина творение, ха-ха. Ох и смешной же ты, не могу. Кому нужны эти молитвы твои, и стихи тем паче. Все кто стихи пишут, все - больные люди. Как можно говорить сам с собой, а потом это выдавать за искусство? Искусство в том должно быть, ушлёпок, чтобы быть мужиком, а стишки, они что - мужика в тебе прибавляют? Дурость всё это, и болезнь головы, которая не лечится, наверное. Но я бы вылечил, всех вас вылечил!
- Кого, брат?
- Тебя и тебе подобных, которые живут как насекомые и что-то из себя изображают. "Я помню чудное мгновение, передо мной явилась Ты"? Конечно, появилась, ощущала болезненный лоб пиита этого в горячке, подумала малость что за чудо такое кучерявое здесь лежит, которого все Пушкиным бабником зовут. И ей стало смешно: разве может поэт быть бабником, если он с Музой своей спит? Усмехнулась, с жалостью поправила одеяльце на страдающем и пошла любиться до зари. Вот видишь какой я талант, да получше тебя.
Говорит, говорит старший брат, и столько желчи в его каждой фразе, как двуручная пила по железу ездит, а Степан у стенки комнаты сидит и мысли его полны совсем других дум: по сердцу ему Божий мир, где молитвы и благочестие, и не зря он читал вчера до ночи житие протопопа Аввакума, человека зоркого к себе и окружающим, невинно пострадавшего от деспотии сильного мира сего, и если Гоша с самых первых годов жизни своей принялся приспосабливаться к большинству, безоговорочно, то Стёпа всегда больше доверял людям, далёким от толпы, от переменчивой моды, от шаблонного мышления. Вот Гошке, брату, уже 18 на днях исполнится, а скольких девок неразумных прошло через его похотливые руки и скольким он соврал в Любви?
Стёпка берёт тетрадь, ложит её на книгу и начинает записывать зелёным карандашом, медленно, аккуратно, как пишут японцы или корейцы свои иероглифы:
Брат мой,
И ты в след за Иудой
Отринул веру во Христа,
И пал как камень тяжкой грудой
Туда, где Вечность нечиста,
Но я молитву не устану
Творить за то, чтоб ты прозрел,
И пусть я жалким, нищим стану,
Но только б ты Христа узрел!
Эпизод 7 Богохульства
Целые горы снега вдоль дорог. Чистый, опрятный, белый посланец холодных небес вольготно расположился на уставшей от летнего буйства жизни земле. Тонны, сотни, тысячи тонн искристого волшебства перед самым кануном дня святого Саввы. А там и до Новолетия рукой подать, варежками поприветствовать.
Мать Мария, на жаркой кухонке возится с пирожками, Гошка с утра собирается идти чинить у доброй Ирины лошадиное стойло. Домой он не собирается быстро возвращаться, он нынче казак вольный, к женитьбе готовый как пионер. Ещё злее стали его наглые глаза, и спать он стал тютелька в тютельку, ровно 7 часов, и всё у него стало по расписанию, и нет больше времени на помощь матери и брату. У него нынче с утра и до полуночи «дела», «множество неотложных дел». Озадачилась совсем Мария, поникла головой, в груди распирает от переживаний за непутного сына, да и младший, трын-трава, что с ним станет, если её не будет, тоже одна головная боль.
«Разбаловала ты, Манюня, братца моего, это я тебе как мужчина бабе говорю, - начинал свою песню Гоша перед каждым уходом из дома по «своим неотложным делам», - овощи растишь, смотреть противно. Я-то вон, какой вышел, у меня и работа, и женщина есть, и планы громадные, городские, необъятные, а у вас со Стёпкой что за запазухой, а, сам Иисус, Царь Иудейский?»
«Сынок, не богохульствуй, не надо. Он же брат тебе, а от родной крови непотребно сторониться, нельзя так, не по-христиански так».
«А я, старая, не верую в Бога твоего, заруби себе на носу! Нет Бога для меня, и брат мой он только по тебе, и любишь ты его более, чем меня, да ты меня извела уже всего своими телячьими нежностями, всё примирить меня пытаешь с чем-то или кем-то. С Богом меня сочетать хочешь, чтобы я и про баб забыл, и ходил евнухом, а? У меня жизнь вольная, кабаки да степь, а книг и батька мой Сильвестр, на дух не переносил, он жизнь читал, и больше всяких там учёных знал».
«Опять к доброй Ирине пойдёшь до потёмок? Возьми, я тебе пирожков ей насобирала, может, передашь ей? Не хорошо ведь идти с пустыми руками в чужой дом».
«Не нужны ей пирожки твои, брезгливая она на стряпню твою, не один раз говорила. И вообще, ей там деваха одна готовит, за еду готовит и стирает, собак кормит, уток, гусей, поросят. А деваха эта ещё на меня поглядывает, видимо, плохо делами загружена, надо Матрёшке слово замолвить, пусть ещё дел прибавит озабоченной этой бляди».