– Это кто был? – уточнила я у ребят.
Глаза у меня самую малость слипались от усталости, но было совершенно ясно, что сегодня так просто нас отсыпаться не отпустят. По крайней мере, придется точно написать отчеты.
– Οтдел хранения и контроля, - сообщил сухо Герыч.
Остальные уже шли к входу в здание, не спеша комментировать слова Геры или добавлять какую-то информацию. Хотя чего тут пояснять, в самом-то деле? Отдел хранения и контроля – значит, хранит и контролирует.
То есть мы ловим – а разбирается с добычей кто-тo еще.
Я всей душой надеялась, что удастся просочиться в свой кабинет тихонькo, не попавшись на глаза тому, кому не нужно попадаться…
Однако не стоило забывать, что враг не дремлет.
Ружинский устрoил на ңаш отдел засаду прямо за проходной. Он маячил посреди холла как длинный рыжий дрын и сканировал пристальным взглядом всех входящих. Проcкочить мимо него незамеченными шансов не было.
– А вот и оперативный отдел в полном составе, - недобро протянул Яныч при нашем появлении.
Вроде бы говорил он не слишком громко, однако в этот момент показалось, что в холле повисла мертвая тишина,и голос Ружинского звучал в ней как гул колокола.
– Феликс Янович, мы не специально! – тут же выпалил Фил, краснея как девица перед гусаром.
Остальные (в том числе и я) замерли перепуганными сусликами в ожидании неизбежного.
– Филимон Пантелеевич, если бы каждый раз, когда я слышал эти слова из уст работников вашего отдела, мне на карту капала тысяча рублей, я бы уже стал миллионером!
Интонация Яныча начала опасно повышаться.
– Да не стали бы, – еле слышно буркнул под нос Вано… но Ρужинский все равно услышал.
– Сидоренко, вы имеете мне что-то сказать? – воззрился на Ваньку начальник отдела информирования,и парень тут же проскрипел:
– Нет-нет, что вы!
– Ваши ночные подвиги уже в новости попали! – заорал Яныч бурно жестикулируя. Очень бурно. – Слава богу, хотя бы в городские, а разом не сразу в федеральные! Вы хоть немного головой работаете или только в нее едите?! Это белые ночи! Белые! Видимость как днем! И все ваши «подвиги» стали достоянием общественности! Вы представляете, какие будут последствия?!
Лично я не представляла, а ребята, похоже, вполне себе.
– И интернет! Все произошедшее уже на десятках ресурсов! Вы прекрасно понимаете – что оказалось в интернете, остаётся в нем навсегда! Хватит уже регулярно попадать в объективы камер и делать мне нервы!
Вот зря я не утопилась ночью.
История пошла по накатанной – Ружинский отконвоировал нашу понурившуюся компанию прямиком к Илье Петровичу, а там уже разошелся по полной программе, потрясая какими-то распечатками как шаман бубном.
Начальник наш бледнел, краснел, шел пятнами, но покорно выслушивал перечень претензий, который у Яныча, кажется, был бесконечным как вселенная. И опять же хотя бы одно нецензурное слово выдал! Тогда бы, по крайней мере, было не настолько обидно. Наверное.
Брань использовал только Вано. Его губы во время яростной проповеди Феликса Яновича беспрестанно шевелились,и пусть ни единого звука сослуживец и не издал, характерные для такой ситуации слова, прекрасно считывались и так.
Хорошо еще, начальник отдела информирования на нашу компанию особенного внимания не обращал – обрушил весь гнев на многострадальную голову Ильи Петровича. Я пока еще толком не понимала, что да как в конторе, но уже ни капли не сомневалась, что наш шеф регулярно страдает от нападок Ружинского, который чуть что – прибегает к нему с очередными претензиями.
Только минут через двадцать Феликс Янович сдулся. Кажется, просто устал столько вопить .
В этот момент Илье Петровичу удалось хоть что-то сказать в нашу – и свою! – защиту, пусть и явно без особенной надежды на успех. Даже я, не проработавшая и недели, пребывала в полной уверенности, что стихийное бедствие по имени Феликс Ружинский вот так запросто не остановить . Он не успокоится, пока не соберет кровавую дань нашими бедными нервами.
– Феликс, вы отлично знаете, что мы стараемся минимизировать ущерб! Но это довольно непростая задача при нашей работе! – все-таки не выдержал начальник и повысил голос. Пусть и несущественно.
Ружинский тут же опасно сощурился, а Илья Петрович тем временем продолжал: