Мне уже надоело быть сегодня мальчиком для битья.
– Я устал от этого, Элли. Пожалуйста, уйди. Она стояла, сверля меня злобным взглядом.
У нее был очень сексапильный вид в элегантном бежевом костюме, который подчеркивал линии ее прекрасной фигуры, напоминая мне об этих идеальных бедрах. Было нетрудно вспомнить, отчего я находил ее столь неотразимой: на левом бедре была маленькая родинка, окруженная бескрайним кремовым морем. Эта родинка была, пожалуй, самой сексуальной штучкой, какую мне только приходилось целовать.
– Нет, я не уйду. Почему ты ползал в моей комнате? – Она не давала мне вставить слова, и все же она мне нравилась такой: за властным тоном скрывалась женственная хрупкость, о которой знал я один. – Я знаю, ты это нашел, ублюдок, потому что это лежало не там, где я оставила – Она помахала у меня перед носом бумажкой, покрытой ее подписями «Элинор Фортьюн». – Как ты посмел рыться у меня в столе? – Она разорвала бумагу пополам. – Я счастливо отделалась, Чарлз Фортьюн. – И аккуратно разорвала листок на четыре части.
Отчего бы мне сейчас не позондировать почву?
– Я просто искал детали того банковского счета, который ты подсунула мне на подпись.
Она замерла, не закончив рвать бумагу. Я внимательно следил за ее реакцией. Она смутилась сильнее, чем если бы все было совершенно невинно, но на лице ее и не было написано: «Я отмываю деньги, я отмываю деньга, арестуйте меня».
– Зачем ты это искал? – Тон у Элли вдруг сделался кротким, но чувствовалось, что она напряглась.
– На днях мне пришло в голову, что я подписал бумагу, даже не взглянув на нее толком. Вот уж действительно любовь слепа, да? – Как ни неприятно это мне было, но когда Элли вот так стояла передо мной, я чувствовал, что все еще немножко люблю ее. Но к Ханне у меня были совсем другие чувства, причем сильнее. Она не улыбнулась мне в ответ.
– Тут не о чем беспокоиться.
– Ты в этом уверена? – спросил я беззаботно.
– Совершенно. – А вот тон ее не был беззаботным. Впрочем, она могла испугаться, что я пытаюсь переманить ее клиента.
– Может быть, я мог бы хоть одним глазком взглянуть на этот файл, это меня бы успокоило.
Ее черты разгладились, и это несколько успокоило меня. Разве могла Элли быть замешана во что-то противозаконное? Но тут я вспомнил, что она сделала с Ханной, и понял, что просто не знаю, на что способна Элли.
– Чарли, я же сказала, что тебе не о чем беспокоиться, – произнесла она вкрадчиво. – Эта папка, вероятно, затерялась под огромной грудой документов в кабинете Йана, и я буду искать ее сто лет. Особенно теперь, когда Йан от страха не позволяет, чтобы у него в комнате находились люди. – О, Элли, как же ты можешь вот так лгать мне в глаза? Она взглянула на меня с подозрением. – Это же не ты был там вчера вечером?
Я надеялся, что солгу более убедительно.
– Конечно, нет. С чего бы это мне заходить в комнату Йана?
По-видимому, Элли не была уверена, что это так, но что она могла поделать?
– Послушай, Чарли, я как-нибудь потом найду для тебя эту папку с документами. О'кей? – Да уж, черта с два найдешь. – И держись подальше от моей комнаты и моих ящиков. – Обойдя вокруг моего стола, она бросила в корзину клочки листочка с подписями. – Знаешь, ведь так могло быть.
– Я знаю, – ответил я без всяких эмоций, и Элли вышла. Черт возьми, у нее и попка тоже ужасно сексуальная.
Я так и не понял, является ли Элли соучастницей. Но поскольку она так подло подставила Ханну, от нее можно ожидать чего угодно.
Я с трудом высидел за столом до ланча, но больше не мог там находиться ни секунды. Мне нужно было все выяснить, а сидя в офисе это не сделаешь. Прибегнув к старому школьному трюку, стоя у Грэхема под дверью, я как можно дольше задерживал дыхание, а потом ворвался с напуганным видом, задыхаясь. Заболеть среди рабочего дня и отправиться домой – такое крайне редко бывает в «Баббингтоне», поэтому он немедленно меня отпустил. Меньше всего ему хотелось получить нагоняй за то, что заставил меня работать, когда у меня по всем признакам начинался сердечный приступ – кстати, обычное явление среди юристов «Баббингтон Боттс».
Домой мне не хотелось – там все полно воспоминаниями о Ханне и Элли, да и делать там нечего, разве что уставиться в надоевший телевизор. Итак, сев в свою машину, я направился в сторону Уикома. Для мамы мой неожиданный визит будет сюрпризом.
Хотя уже начинался час пик, я добрался из Лондона до дома своих родителей примерно через час. Но я не смог припарковаться на подъездной аллее: у дома уже стояла машина, в которой я узнал автомобиль родителей Элли. Мне сейчас только не хватало бисквита «Виктория», приправленного родительским гневом. Я тихонько тронулся с места.
Я поездил немного без всякой цели, пока не попал случайно на дорогу, которая вела к дому, где я вырос. Подъехав к нему, я остановился. И мне почему-то захотелось позвонить в дверь. Ее открыли, и я увидел маленькую пожилую леди в розовом капоте. Три кошки терлись о ее ноги.
– Могу я чем-нибудь помочь? – спросила она довольно приветливо.
– Просто я здесь жил много лет тому назад, вырос в этом доме и все такое. Я проезжал мимо и подумал, что хорошо было бы зайти и вспомнить то время. Вы не возражаете?
С минуту подумав, она ответила:
– Возражаю. – И захлопнула дверь. Да, маленькие старые леди теперь совсем не те – не те, что в прежние времена. Я вернулся к машине, но потом решил немного прогуляться. Я шел мимо магазинов, которые почти не изменились, потом купил шоколадку в газетном киоске. Но высокий азиатский мужчина, который долгие годы был его владельцем и отпускал мне в долг дешевые сладости, не узнал меня, а напоминать мне не хотелось.
В конце концов я добрался до парка, где прошло мое детство. Нужно было сначала пройти по бетонной дорожке, по обе стороны которой росли чахлые деревья, и перебраться через уродливый мост над железнодорожными путями. И тут вы попадали в настоящий бэкингемширский рай, в центре которого был сад, огороженный стеной. Здесь резвилось не одно поколение ребятишек.
Меня охватила легкая ностальгия. Вон в той стороне – огромный дуб, о корень которого на бегу споткнулась Элли. И сломала руку. Элли заставила меня пообещать, что я скажу всем, будто она упала после того, как залезла на самую вершину этого дуба. А вон там, в укромном месте – скамейка, на которой Мэдди Фокс разрешила мне залезть к ней в лифчик в обмен па разрешение покататься на моем новеньком «чоппере».[73]
О, Элли, что ты наделала! Меня охватила тоска по девчонке, которая гонялась вместе со мной по парку, клялась, что ей не надо никаких других друзей, а потом, поцеловав, уносилась прочь.
Затем передо мной появилось лицо Ханны, и я осознал, сколько у нас с ней общего, как много дала она мне за эти годы и как глуп я был, не замечая примет любви.
Я вошел в сад, обнесенный стеной. Па самой дальней от входа скамейке сидела юная парочка, целовавшаяся взасос. Я уселся на свою любимую скамейку по другую сторону маленького пруда, находившегося в центре. Наконец-то я обрел способность четко мыслить – об Элли, о Ханне, об отмывании денег и о том, чего я хочу от будущего.
Парочка удалилась, явились другие. Несомненно, они удивлялись, зачем этот странный человек занимает бесценную скамейку, явно не собираясь ни с кем целоваться. В этом месте существовал приоритет действия над мышлением. Прошло еще немало времени, прежде чем я вернулся к своему автомобилю. Наконец-то я знал, что мне делать дальше.
Когда я проснулся на следующее утро, то впервые за долгое время почувствовал, что спокоен и сосредоточен. Фигура, лежавшая возле меня, шевельнулась и придвинулась, собираясь положить голову мне на грудь.
ГЛАВА 36
Приподнявшись на локтях, Элли заглянула мне в лицо.
– Не думала, что мы снова окажемся вместе, – сказала она с улыбкой.
Прошло всего двенадцать часов с того момента, как началось «Чарли и Элли. Часть II. Возвращение в Спальню». Она была права: еще два дня тому назад мы с наслаждением вычерпывали друг у друга сердце чайной ложечкой.