Ямагути шумно выдохнул и смолк на несколько мгновений. Кряхтя и отфыркиваясь, он устроился на рабочем месте, быстро пробежавшись пальцами по управляющим консолям.
– Ну вот! Моя методика только что доказала свою эффективность. Если нагрузить индивида, находящегося в обстановке экстремальных факторов стресса, бессмысленной в данный момент времени абстрактной когнитивной задачей, уровень стресса снизится пропорционально полученной нагрузке. Правда, высока вероятность того, что ты просто будешь послан куда подальше, поэтому для чистоты эксперимента невероятно важно, чтобы испытуемый не мог говорить. Или запустить в тебя чем-нибудь. Или ударить. Думаю, в выходные начну писать диссертацию на данную тему, – напоследок он сказал: – Начинаем погружение. Удачи, Алекс-сэмпай, и добрых снов! Увидимся новым утром.
Прозрачные стенки купели покрылись хромированной пленкой, словно капсулу накрыло грязной волной. Матово-серая пелена медленно полиняла до кристально-белой бесконечности под аккомпанемент успокаивающего эмбиента, нежно ласкавшего слуховые нейроны. Вульф остался наедине с собой посреди ледяной пустыни без конца и начала. Камера заполнялась прозрачным вязким гелем, сначала оторвав Алекса от дна, поднимая все выше и выше, прижав к незримому потолку и, наконец, укрыв с головой, как теплым одеялом в прохладную зимнюю ночь. Он утратил все видимые и сенсорные ориентиры. Гравитация больше не имела здесь власти. Вульф поплыл на волнах расслабляющей невесомости. Сладкая дрема растекалась по клеткам его тела вместе с ударами сердца. Он растворялся в пространстве внутренней свободы.
Тревожные шорохи на границе сознания дали понять, что что-то пошло не так. Тягучий холодный страх сдавил тисками его внутренности. Вульф слышал далекие тихие стоны, всхлипы и протяжные истошные крики десятков человеческих существ, утративших свою самость. Изуродованные конечности принялись колотить снаружи по стенкам купели, оставляя черные маслянистые отпечатки на белоснежной скатерти его умиротворения. Безжалостные руки разорвали занавес, выпуская на сцену терапевтического спектакля прогорклое и жгучее ничто вместе с мириадами спаянных лиц, корчившихся в агонии жестокого осознания своей судьбы.
Он тонул в этой имманентной боли.
Глава 7. Раковина
Осознание того, что он находится в своей комнате, пришло не сразу. Чистота восприятия будто подернулась легкой дымкой. Все вокруг было укрыто зыбким предрассветным туманом. Очертания окружения проступали постепенно, неторопливо переходя от предварительного скетча к полноценному художественному полотну. Любая попытка сосредоточиться оборачивалась полным провалом. Мысли разбегались как мыши в кладовке от включенного фонаря.
Он понуро сидел на любимом продавленном диване с обивкой, прожженной в нескольких местах оброненным сигаретным пеплом. Рядом на журнальном столике, заляпанном бензиновыми пятнами пролитого дешевого пива и усыпанном разномастными крошками недоеденных полуфабрикатов, валялся офтальмологический шприц с пустой карпулой.
Дом, милый дом.
Он натолкнулся взглядом на старую голографию родителей, с укоризной взиравших на него с запыленной книжной полки, и вновь задумался над тем, сколь многим эти люди пожертвовали, дабы вырастить и воспитать его, выучить и вывести в люди. Целая жизнь, принесенная в жертву ради его жизни. Насколько в них был силен генетический инстинкт продолжения потомства, задушивший в зародыше все вышестоящие ступени пирамиды потребностей Маслоу?
Все ухищрения матушки-природы вкупе с каторжными трудами стариков пропали втуне, когда за дело взялось государство. Ему вместе с немногими прочими посчастливилось пережить нейровирусную атаку. После прохождения карантина, бесчисленных диагностических процедур и наспех собранного на коленке комплекса реабилитационных мероприятий Вульфа уволили в запас из медицинской службы вооруженных сил и вернули домой. Несмотря на положительный эпикриз при выписке, Алекс чувствовал, что с ним что-то не так. В его сердце поселилась пустота, которую он пытался заполнить работой. Стол, пара стульев и бесконечные разговоры, казалось бы, что может быть проще, но задача оказалась для него непосильной. Фобии и расстройства пациентов запускали цепкие искореженные пальцы в его душу. Синдромы взирали на него из темных уголков их разумов десятками пар глаз. Алекс видел, что пациенты приходят к нему на прием не за покаянием, а за индульгенцией. Разговоров о собственной боли они страшились как чего-то богомерзкого и постыдного, требуя от доктора, которому платят, лишь одного – волшебного исцеления, что подается к завтраку услужливым официантом как кофе на блюдечке. Никакой работы мысли и напряжения души. Это было чересчур сложным. Полное беззаботное выздоровление за соразмерную плату. Таково было их требование, и все же разум – это не прическа, ногти или обвисший живот. Его не подстричь, не покрасить, не подтянуть. В их умах и сердцах жили драконы. Они были старыми, алчными и полными злобы. Они не терпели пререканий, и каждая монетка, заплаченная за видимость лечения, была подношением к алтарю этих древних хищных змеев. В конце концов Алекс дрогнул под их гнетом, и его разум стал подтачивать червь сомнений. Психика Вульфа, наспех склеенная после Арктики, не выдержала бессмысленной серости и беспросветной глупости рабочей рутины. Он стал ментально искалеченным убожеством, негодным даже для простой врачебной работы психологом в частной практике. Как славно, что старики не дожили до того момента, когда он трясущимися руками стал колоться нейрофином, хотя бессмысленные жертвы ломают лишь тех, ради кого они принесены. Агнцы же априори сияют верой абсолютной решимости, пусть их и тащит на алтарь хомут нейрохимических реакций и незримая длань коллективного бессознательного.