– Мне больше не больно за тебя, мама! – выкрикнула она. – Да, отец был болен и умело скрывал это благодаря знаниям, уму и навыкам, но ты… У тебя была жизнь, полная возможностей, чтобы бороться за счастье. Ты была прекрасным художником и могла посвятить себя творчеству. В конце концов, у тебя была я, как источник чистой детской любви, дабы справиться со всеми жизненными невзгодами. Вместо этого ты предпочла зачахнуть, как нежный цветок при первых осенних заморозках. Так прочь из моей души и не терзай мое сердце грустью. Мне больше не больно за тебя!
Тень объяла девочку, укутав ее черным непроницаемым плащом. Морозные узоры стали расползаться по коридору ледяными змеями. Вульф с натугой оторвал руки от перил, сорвав кожу с ладоней, примерзших намертво. Он выхватил фонарик и включил его. Луч света прожигал тьму, но не мог отыскать девочку, сокрытую в тенях. Тогда Алекс направил фонарик на тело повесившейся женщины. Фонарь осветил безликий манекен из торгового центра, подвешенный к люстре на веревке и одетый в какое-то дешевое тряпье. Эрзац детского страха, утративший узнаваемые черты и пугавший скорее своим образом, чем сутью. Маска скорби треснула, разлетевшись на мелкие осколки, а сгусток тьмы взорвался облаком света. Маленькая девочка исчезла, но занявшая ее место девушка по-прежнему твердо стояла на ногах. Волосы и плечи покрылись инеем. Покрасневшие от холода кулаки были крепко сжаты.
Кто-то наверху противно зацокал языком и мерзко захихикал. По сложному плетению сетей паутины проворно спускался тарантул с человеческим туловищем.
– Так-так-так! – защелкал он. – Моя малышка Жюли выросла и отрастила под юбкой пару мужских яичек. Ох уж мне эта смена гендерных парадигм! С женщинами было проще управляться, когда они стояли у плиты и открывали тебе холодное пиво после тяжелого рабочего дня.
Вульф и Орье бросились бежать, но цепкие когтистые лапы ловко подхватили их и подняли в воздух. Они безвольно повисли напротив мужчины, вросшего в тело огромного мерзкого паука.
– Можешь обманываться сколько хочешь, малышка Жюли, но истина такова, что ты давно запуталась в моих тенетах. Вся твоя жизнь принадлежит мне одному!
– Нет! Моя жизнь посвящена благому делу, а что до тебя… Тебя я вылечу, чтобы посмотреть в глаза на равных и спросить, какая херня творилась в твоей бедовой голове, что ты, первоклассный специалист, не замечал очевидных вещей, происходивших под носом.
Паук недовольно зашипел:
– Ври себе сколько хочешь, паршивка! Сублимируй внутреннюю боль в дело чужой жизни. Пейтон не пророк и не самоотверженный лекарь, а талантливый делец. Он пойдет на все ради своего детища. Ты знаешь это. Глубоко в сердце ты догадываешься. Твои сомнения пожрут вас всех!
Массивные челюсти Хайдена раскрылись четырьмя отвратительными жвалами, источавшими едкую слюну. Лапы потащили Вульфа к ненасытной пасти, но Орье сорвала с руки желтую шелковую ленту, сплела ее в клубок и швырнула в бездонную глотку. Паук содрогнулся и выпустил их из лап.
– Не нравится, ублюдок?! – крикнула Орье. – Это то, чего ты никогда не испытывал. Безграничная любовь к своему чаду!
Паук заверещал и вспыхнул изнутри. Он принялся беспорядочно метаться по логову, поджигая толстые слои паутины.
Посреди пылающей огненной метели они отыскали Гловера, запутавшегося в липких сетях. Вульф вырвал его из кокона и помог выбраться наружу.
– Мать честная, Жюли! Вот это иллюминация! – сказал он.
Орье взяла их за руки и проговорила:
– Что бы ни случилось – не паникуйте! Доверьтесь мне. Я вытащу нас отсюда. Закройте глаза и слушайте мой голос. Я буду медленно считать от десяти до одного, а потом мы все окажемся в безопасности. Десять…
Огонь поглощал болезненные воспоминания Орье. Очищал от скверны. Поруганный отчий дом и первая работа, где она сомневалась в своих принципах – все исчезло в обжигающем пламени. Тепло обволакивало их тела. Сквозь сомкнутые веки пробивался нежный и ласковый солнечный свет. Обдававший лицо свежий бриз принес с собой соленые брызги волн. Будто из иной жизни доносились до ушей Вульфа далекие крики чаек.
– Один. Вы в порядке?
– Наверняка и не скажешь так сразу.
Алекс раскрыл глаза и понял, что стоит на берегу океана. Ступни утопали в песке, а ноздри щекотал запах моря и гниющих водорослей, выброшенных пенистым прибоем на отмель. В лазурно-голубой марине снималась с якоря белоснежная яхта. Крепкий загорелый мужчина в белом поло умело работал с такелажем, давая короткие указания маленькой девочке, бывшей у него на подхвате. На носу яхты сидела женщина в широкополой соломенной шляпке, подставив бледное лицо лучам солнца.