Поэтому я и опаздывала — пришлось дождаться, пока Римма Марковна все дожарит. А рыбы-то было много.
Набережная нашего города только носит столь громкое название. На самом деле это всего лишь кусок забетонированной территории у болота в окружении жухлых кустиков осоки, там и сям торчащих из глинистой растрескавшейся почвы, а дальше хаотично — гаражи, гаражи, ангары, какие-то сараи, и опять ангары, и еще гаражи. Причем все как-то сумбурно, вперемешку, но тем не менее несет некий романтический флёр, в стиле диккенсовских трущоб, это придает набережной дополнительное лихое очарование и пользуется бешенной популярностью у хулиганистой молодежи.
Второй гараж слева найти оказалось неожиданно легко. В сгущающихся сумерках разобрать цвет двери было невозможно, — то ли голубой, то ли серый, зато по орущей «Шизгара» и дружным раскатам гогота сразу стало понятно, куда именно нужно идти.
Войдя внутрь, я на мгновение замерла — пока глаза привыкали к свету. В гаражном помещении никакого автомобиля не было, зато собралось человек пятнадцать, большинство я не знала. Из наших были Роман Мунтяну, Василий Егоров, двое парней из метрологического — Пашка и Генка, и неожиданно — Евдокия Андреевна Максимова, та самая сутулая старая дева, которая вела статистику и учет в конторе нашего депо (у Лактюшкиной) и которую я припрягла отвечать на письма.
— Привет, Горшковска-я-я-я-а! — радостно заорал изрядно поддатый Василий Егоров и полез обниматься.
Мунтяну кивнул и взглянул на меня внимательно. По его смуглому бесстрастному лицу было сложно сказать, трезв он или уже нет. Также я удостоилась приветствий от метрологов и неожиданно поцелуя в щечку от Максимовой.
Меня познакомили с остальными персонажами, в основном все были мужского пола. Кроме нас с Максимовой, была еще одна девица, манерная, стриженная под ёжик, в тельняшке и зачем-то в криво обрезанной фуфайке с торчащими клочьями ваты и без рукавов, ее глаза были густо подведены в стиле Веры Холодной, и еще она без конца курила сигареты, отставляя мизинец. Имя у нее было тоже странное — Мина. Больше ничем особым она мне не запомнилась. Все ребята и Мина работали на тракторном.
На перевернутой деревянной катушке для стальных тросов, накрытой куском фанеры и символизирующей стол, громоздились ряды запотевших бутылок с пивом, несколько трехлитровых банок (тоже с пивом), штук семь бутылок водки, а из закуси были только прошлогодние яблоки, причем зеленые и порядком уже сморщенные («зелёпухи», как пренебрежительно сказал Егоров), да еще кулек подтаявших ирисок «Тузик». Поэтому жаренная рыбка от Риммы Марковны была встречена бурными овациями и одобрительным утробным рёвом местного кота Барсика с продувной рожей, который жил прямо здесь, в гаражах и ангарах, и бдительно охранял их от врагов.
Мне вручили доверху наполненный стакан пива (от водки я благоразумно воздержалась) и народ вернулся к обсуждению, прерванному моим появлением.
— И вот как жить?! — уставился на всех мутным взглядом Генка. — Как?!
— Э-э-эх!! — Егоров с ненавистью посмотрел на запотевший стакан с водкой, внезапно хекнул и опрокинул всё залпом в рот. А ему уже совали другой стакан, с пивом для запивона.
— Это всё пошло! — заявила Мина, брезгливо отставила опустевший стакан и злобно пыхнула сигаретой, выпустив концентрированную сизоватую струю. Табачный дым обтекал засиженную мухами тусклую лампочку, создавая вокруг нуарный ореол таинственности. — Обывательщина!
— Обывательщина?! — возмутился Генка и так махнул рукой, что чуть не пролил на себя пиво, — А как же гражданское мужество? Ты посмотри! Посмотри! Его же все теперь ругают! И «Комсомольская правда», и «Литературная газета»!
— И «Правда».., — поддакнул чернявый парень из тракторного (имени его я так и не запомнила).
— Да, в «Правде» тоже очень резкая статья была, — поддержала его Максимова и вдруг ловко хлопнула полстакана водки, не закусывая.
У меня аж глаза на лоб полезли — ну от нее вот такого я не ожидала.
Мунтяну тоже выпил, зажевал рыбкой и вдруг заговорил, печально и значительно:
— Слышите, как уходит время?
Все прислушались, но кроме хриплого голоса Криса Нормана и вторящей ему Сьюзи Кватро «Stumblin In 1978» больше ничего слышно не было.