— Лидия? — резко взбледнул Горшков.
Бывший лидочкин муженёк изменился. Постарел, подурнел, обрюзг. Намечающуюся лысину уже не могли скрыть жидкие волосёнки, а под глазами залегли вместительные мешки. Странно, он же жил в больнице, считай санаторий — кормят, поят, выгуливают, регулярно делают клизмы. Почему же он так изменился? Неужто совесть замучила? Или такие есть в нём что-то от Санта Клауса и его таки держали на сильнодействующих лекарствах?
— Ну да… — начала отвечать я, но закончить фразу не успела — Горшков захлопнул дверь прямо перед моим носом.
Я аж отшатнулась от неожиданности, больно стукнувшись локтем об стену, аж ток по руке пошел.
Нет, ну я, конечно, ожидала всякого, а увидев Валеру, вообще всякого, вплоть до прыжков на меня с ножом и криками «Зарежу, убью, ненавижу!». Но вот так вот тупо — просто взял и захлопнул дверь перед носом — я даже не знаю, как это всё и прокомментировать. И вот что мне теперь делать? Долбиться в двери? Лезть в окно? Караулить бывших родственников у подъезда, ведь рано или поздно продукты у них закончатся, и они вынуждены будут выйти на улицу.
Я растерянно оглянулась, немного подумала и нажала на звонок.
Потом еще.
И еще…
И опять еще…
В общем, я мучила звонок до тех пор, пока в модной по этим временам мелодии (птичья трель) не начали проявляться обречённые хрипло-лающие нотки. То ли программу заглючило, то ли контакты я прожгла.
— Что тут происходит? — раздался возмущённый голос снизу.
Я оглянулась — по лестнице поднималась ещё одна лидочкина эксродственница, Элеонора Рудольфовна, к которой, в принципе, я и пришла. Хоть свекровушка изрядно запыхалась, таща тяжелые авоськи вверх, но в принципе выглядела довольно неплохо и даже не растратила остатки былой красоты: всё такая же лоснящаяся, с масляными глазками-буравчиками и настороженно-возмущённым взглядом на весь мир.
Увидев, что это я, она резко затормозила:
— Лидия⁈ — обличительно взвизгнула она и, пошатнувшись, неловко взмахнула руками, выронив одну авоську. Раздалось смачное «блям-с» и на ступени лестницы обильно потекло что-то белое и желтое. Скорей всего, разбились яйца и молоко.
— Добрый день, Элеонора Рудольфовна, — вежливо поздоровалась я и, ткнув указательным пальцем на дверь, поинтересовалась. — А что, разве Валерия уже вылечили?
— Да ты! Ты! — от возмущения и осознания причиненного ущерба Элеонору Рудольфовну переклинило, и она, словно выброшенная на берег камбала, смешно пучила глаза и разевала в беззвучном крике рот.
— Что ж вы так неосторожно, — приветливо сказала я. — Продукты вон разбили, лестницу запачкали, теперь мыть придётся. Ещё и шумите.
— Аааххха… — Она хватала ртом воздух и от усилий её вспотевшее лицо налилось дурной кровью, и я аж испугалась, что её хватит удар. Ещё инфаркта мне тут не хватало.
— Тихо, тихо, Элеонора Рудольфовна, — постаралась придать своему голосу мягкости я, где-то, ещё в прошлой жизни, я читала, что при истерике с потерпевшим нужно разговаривать как с ребёнком. — Ничего страшного ведь не случилось. Ещё раз потом в магазин сбегаете…
Элеонора Рудольфовна издала мучительный стон и схватилась за сердце.
— Мне только спросить, — торопливо сделала заявление я, пока она окончательно не упала в обморок. — Это правда, что Ольга возвращается и хочет забрать Свету?
— Да! — справившись с собой выпалила Элеонора Рудольфовна, и столько концентрированного злорадства было в её голосе, что я прямо удивилась, насколько бессердечна эта женщина.
— С чего это вдруг? — продолжила допрос я, участливым голосом.
— И Светлану заберёт, и квартиру, которая ей полагается, и которую ты незаконным путём выманила у её умирающего мужа! — взвизгнула Элеонора Рудольфовна, да так громко, что под соседней дверью послышалось какое-то торопливое шорканье — там явно подслушивали, а в квартире Горшковых резко распахнулась дверь — видимо, Валера тоже услышал вопли мамочки и решил прийти на помощь (ну, или же был голоден и хотел спасти продукты).
— А что, чешский муж, владелец заводов и поместий, её под зад ногой пнул? — вполне миролюбиво поинтересовалась я, просто из вежливости, исключительно для поддержания разговора.
— Да ты! Ты! — заверещала Элеонора Рудольфовна, но от переизбытка эмоций сбилась и фразу закончить внятно не смогла.
— Так вот, Элеонора Рудольфовна, — воспользовалась паузой я, и мой голос стал на градус холоднее, — передайте своей доченьке, что если она хоть рыпнется в сторону Светки, я её уничтожу!
— Света — Олина дочь! — выдала сакраментальную фразу бывшая свекровь.
— И что?
— Её родная дочь!
— От которой она отказалась, — сказала я, — и вы, кстати, тоже. У меня даже расписки ваши есть. Суммы правда помню не точно, но могу глянуть.
— Ты воспользовалась её трудной ситуацией! — зашипела Элеонора Рудольфовна и свирепо зыркнула на Горшкова в поисках поддержки.
— Бессовестная! — поддакнул Валера, правда неубедительно.
— Валера, закрой рот, я с мамой говорю!
— Хамка!
— Валера, ещё одно слово и тебе будет не только Кобзон завидовать, но и хор китайских мальчиков!
— К-каких? — не понял Горшков.
— Выхолощенных, Валера! — уточнила я и для иллюстрации указала пальцем на горшковские бубенчики.
— Да ты! Ты! — резко сдулся Валера, на всякий случай прикрыл ладошкой достояние, и бочком, бочком начал пробираться обратно к двери.
— Вернемся к теме разговора, — строго сказала я и пригрозила Элеоноре Рудольфовне, — а если будете лезть в нашу со Светой жизнь — я куда надо пожалуюсь. Ваша Олечка теперь неблагонадёжная, так что посмотрим, кто кого!
— У меня есть связи! — гордо парировала Элеонора Рудольфовна, — так что всё у Оленьки будет хорошо! И Света скоро уже будет жить с родной матерью.
В этот момент Валера Горшков оказался у двери и изо всех сил дёрнул ручку, так, что дверь аж скрипнула.
— Валера! — возмутилась я, — не шарпай ручку! Аккуратнее!
— Какое твое дело? — вытаращилась бывшая лидочкина свекровь, — пусть шарпает, сколько хочет.
— Как это какое? — удивилась я, — эта квартира — Светино наследство. Так что попрошу поаккуратнее. Не хочу потом за ремонт переплачивать.
— Какое наследство? Что за бред? — лицо Элеоноры Рудольфовны пошло пятнами.
— Это не бред, — ответила я. — У вас же, кроме Светочки, больше внуков нет, Ольга явно больше рожать не собирается, от Валеры толку не было и не будет. Получается, что квартира скоро достанется Свете.
От осознания столь простого и логичного факта перекосило теперь уже не только Элеонору Рудольфовну, но и Валеру.
Ни слова не говоря, бывшая свекровь подхватила уцелевшую авоську и, зло поджав губы, направилась к двери.
— Мамо! — воскликнула я и, когда она обернулась, показала пальцем на мутную лужу на лестнице — омлет свой не забудьте.
В ответ родственнички демонстративно захлопнули дверь, так что кусок штукатурки обвалился.
Я нахмурилась. Вот гады, таки ремонт потом делать придется.
Следующим пунктом моего променада был пединститут.
После того, как я пугнула свекровушку, и заодно бывшего муженька, настроение слегка поднялось, и я устремилась в храм знаний, словно торпеда.
Я впорхнула в вестибюль, пролетела по мраморной лестнице, мимо барельефа с античными героями, мимо бюста Гегеля, на мраморной щеке которого красовался отпечаток губной помады какой-то весёлой студентки.
Мне повезло, у деканата очереди не было. Я постучала.
— Войдите! — послышался надтреснутый голос.
Я вошла. Пахнуло знаниями, старыми бумагами и несбывшимися надеждами. В деканате было пусто, если не считать щуплого дедка, который практически уткнулся носом в бумаги и остро отточенным карандашиком что-то тщательно выписывал в старый потрёпанный блокнот каллиграфически-бисерным почерком.
Это был замдекана, насколько я помнила. Илларион Игнатович Чвакин, так его звали.