Сквозь ложечный звон Галя слышит, как учительница шепчет кому-то – не ей:
- Я звонила им домой… У их вчера были похороны. Галина… мама.
Комментарий к
Игнорирую факты из некоторых серий.
========== Часть 5 ==========
Сумерек нет долго, но, когда они наконец падают на поезд, то накрывают вагоны мгновенно и плотно. Бледный ночной свет едва теплится под потолком; словно свечки, один за другим, загораются и гаснут экраны телефонов. Валя тоже включает свой, кладёт на стол дисплеем вверх. Лицо Рогозиной в холодном молочном отсвете снова кажется ей моложе, чем на самом деле. Темнота съедает морщины, складки, следы усталости.
Антонова щёлкает ногтем по металлическому подстаканнику. Звук выходит глухой. Она щёлкает сильнее, стакан, покачнувшись, падает на пол.
- Валя! – насмешливый шёпот из ежесекундно густеющей тьмы.
Но, только стакан возвращается на стол, как уже Рогозина тянется к нему и легонько щёлкает по металлу. Валя тихо смеётся. Внезапно, в свете телефона, замечает, что Галины ногти на указательном и среднем пальцах покрыты жёлтым налётом. Кожа вокруг – тоже.
- Ты так много курила? – Валентина спрашивает быстрее, чем успевает задуматься. Инстинкт наблюдательного медика.
- Сигареты бодрят,- неопределённо отзывается Рогозина. – Бодрили, - тут же поправляется она.
Долгое молчание прерывает внезапный стук по стеклу. Громкий, дробный, сначала – редкий, но уже через минуту дробь становится сплошной. Дождь.
- Очень душно, - замечает полковник. – Очень… Пойдём постоим в тамбуре.
Они выходят в тамбур, там дождь стучит ещё громче, сливаясь с шумом и скрипами поезда. Отдельные брызги, долетая снизу и сбоку – из разный щелей, – приятно холодят кожу.
- Утром будем дома.
- Как Коля?
- Беспокоится о тебе. Да что там беспокоится – все с ума сходят.
- Ты разве никого не предупредила?..
- Только его.
- А долго ты… жила там? Рядом?..
- Почти месяц до того, как встретилась с тобой.
Рогозина снова молчит. Антонова подходит к окну, прислоняется лбом к не слишком чистому стеклу.
- Галя, скажи, там был хирург, лет тридцати пяти-сорока?
- Да, - слегка удивлённо отвечает Рогозина. – Илья. Аясов.
Валентина кивает:
- Правильно, Илья. Знаешь, именно его жена подсказала мне, как тебя увидеть. Анна Борисовна. Если бы не она… – Внезапно Антонова выскакивает из тамбура обратно в вагон, в узкий закуток около купе проводников, с отчаянной силой дёргает книзу раму, высовывает голову под струи ворвавшегося дождя и кричит – громким, срывающимся, дрожащим голосом:
- Анна Борисовна! Спасибо! Спасибо!!!
Позже, в окончательно потемневшем вагоне, где самыми светлыми пятнами были лица пассажиров, Рогозина прижимала к себе всё ещё вздрагивавшую Валю, перебирала её волосы и шептала:
- Улетел орёл домой, солнце скрылось под горой. Месяц, после трёх ночей, мчится к матери своей…
***
- Спи, дитя моё, усни, сладкий сон к себе мани… В няньки я тебе взяла ветер, солнце и орла.
Во сне мальчик переставал плакать, но метался, словно лодка в бурю.
Мальчик. Даже про себя, даже много лет спустя, она называла его только «мальчик». Его чужое, иностранное имя, лишь отдалённо напоминая русское «Сашка», было непроизносимо. Проще было – «мальчик». Тем более он почти не говорил.
Как Сашка попал в госпиталь, неизвестно. Рогозина пыталась выяснить у пожилого доктора-немца, которому благоволило «начальство», если не личность мальчика, то хотя бы откуда он, кто родители. Бесполезно.
И пропал он так же внезапно. Мутной душной ночью, с угловой кушетки, зашторенной отогнутым брезентом.
***
Когда Рогозина готовила его к операции, на неё рычали. Орали на ломаном русском, угрожали. Но вырывать инструменты не решались. Единственный, согласившийся ей ассистировать, - Игнат Ильхамович – на последнюю угрозу, брошенную над задыхающимся мальчиком, очень спокойно ответил:
- Давайте, стреляйте.
И повернулся к Рогозиной:
- Галина Николаевна, голубушка, поскорее.
***
Не было обезболивающих, не было снотворного, не было успокоительного. В который раз она вспоминала ФЭС, где всё это – вещи ежедневного оборота, не переводившиеся, не дефицитные – было доступно и, оказывается, так мало, так не по-настоящему востребовано.
- Али звёзды воевал? Али волны всё гонял?..
Он был некрасивый, нездоровый, весь какой-то недетский и молчаливый. Плакал и молчал, на все вопросы плакал и молчал.
Утро ещё не светлело, когда он исчез. Рогозина опустилась у пустой кушетки в засохших пятнышках крови и подумала, как хочется в Москву. Именно сейчас, именно назад. Господи, как хочется в Москву…
Подошла ещё одна тень, прислонилась рядом.
- Какие у вас усталые глаза…
- Как же его всё-таки зовут?
-Сашка. Сашкой его зовут.
«Не гонял я волн морских, звёзд не трогал золотых…»
***
Так уж вышло, лучше всего Галя запоминала людей с пронзительно-голубыми глазами. Она убеждалась в этом не раз, особенно в годы работы в ФЭС, когда каждый день приходилось знакомиться и контактировать с невероятным количеством людей. Широкая река лиц текла, обтекала её, но неизменно рядом оставались образы голубоглазых.
Особенно отчётливо Рогозина помнила двоих. Первую учительницу музыки, низенькую, сухонькую, улыбчивую и, как говорил отец, «истинно интеллигентную». Ещё он говорил про неё – с добрым смешком – «Маленькая собака до старости щенок», намекая на рост. Каждый раз, вспоминая, Рогозина усмехалась: интересно, переросла она свою В.Д. в два раза или только в полтора?
Со вторым человеком она познакомилась в лагере. Это была старуха, неизвестно как туда попавшая, как и Сашка, как и все остальные. Иссохшая и обезумевшая. Время сделало её совершенно бесцветной, сияли только глаза –бессмысленно-чужеродно. Каждый день она бродила под пыльными стенами, глядела в них, что-то бормотала. Однажды упала и так и не поднялась. Это произошло на глазах Рогозиной, на минуту вынырнувшей из духоты госпиталя. Полковник бросилась к ней и, пока тащила к палатке, разобрала фразу:
- Дениска… Дениска не хочет это…
Старуху усадили на стул, напоили водой.
- Крайнее истощение. Ей нужно поесть.
Но она не ела – отталкивала ложку, плевала в тарелку.
- Дениска…
- Как вас зовут?
- Дениска не хочет…
- Что за Дениска, чёрт возьми? – раздражённо спросил Илья, отойдя к стоящей в стороне Рогозиной. – Как будто у нас есть время возиться ещё и с ней…
В его голосе не было злости, только досадливое усталое равнодушие. А вот Галина Николаевна испугалась этих голубых сумасшедших глаз…
- Кто это – Денис? – спросил Игнат Ильхамович, тяжело опускаясь на корточки перед старухой. – Ваш сын?
- Да, да! – оживилась та. – Сынок! Он не хочет кашу…