— Что так обеспокоило твоего товарища? — поинтересовался зверь с устройством.
— Еда, — ответил Тиртай.
— Что не так с едой? — спросил зверь. — Мы готовим её для вас. Это ведь вы обычно готовите свою пищу, не так ли? Мы предпочитаем свежатину, с живой кровью.
— Я думаю, — сказал мой спутник, — он предпочёл бы, чтобы животное было убито.
— Говорят, что приготовление живой пищи улучшает вкус и аромат, — объяснил зверь. — По крайней мере, я об этом слышал.
— Скажите им, чтобы они убили его, — снова потребовал я.
— Это может оказаться не их путём, — предупредил меня Тиртай.
— Пусть они убьют его, — сказал я, — или я сделаю это сам.
— В этом уже нет никакой необходимости, — успокоил меня он. — Оно уже мертво.
Второй зверь, тот, что был без устройства, переводящего речь, стянул мелкое животное с жерди.
— Твой товарищ прав, — заметил первый зверь. — Мясо лучше есть недоваренным, а ещё лучше сырым, живым, истекающим кровью, наводнённым множеством эманаций страха циркулирующих в теле добычи.
Второй монстр поднял безвольное, безволосое, обожжённое тельце и протянул нам.
Я лишь покачал головой.
— Мы выдёргивали мех постепенно, прежде чем привязать его к вертелу, чтобы в нём выделялись вещества связанные с болью, мне говорили, что это тоже улучшает вкус и аромат, — перевело нам устройство серию рыков, изданных первым зверем.
— Вы предусмотрительны, — польсти ему Тиртай.
— Мы надеялись, что вам понравится, — послышался бесстрастный механический голос из устройства.
— Мы благодарны, — заверил его Тиртай. — Могущественные лорды щедры. Гостеприимство их расы вошло в легенду. Я хорошо помню по нашим прежним встречам великолепие их угощения. Но, увы, в этот раз у нас нет времени, чтобы отдать должное трапезе. Мы не можем задерживаться, и должны как можно скорее возвратиться в корабельный лагерь, чтобы наше отсутствие не было замечено.
Зверь, предложивший нам мясо, просто отбросил его в кусты. Насколько я понял, им самим оно было не по вкусу. Или, возможно, в его теперешнем состоянии, с их точки зрения, было пригодно только для людей.
— Вам всё ещё нужен костёр? — поинтересовался первый зверь.
— Ещё на некоторое время, — ответил Тиртай. — Увы, наше зрение ночью куда менее острое чем ваше.
С его слов я предположил, что основная цель костра состояла в том, чтобы отметить местоположение этого рандеву. Нетрудно было догадаться, что большие, подобные двум тёмным лунам глаза зверей позволяли им легко ориентироваться в условиях, в которых человек мог бы оказаться беспомощным. То же самое, конечно, касалось слина и ларла.
— Можно ли доверять твоему товарищу? — спросил зверь, державший переговорное устройство. — В противном случае он не должен покинуть это место.
— Не беспокойтесь, — успокоил его Тиртай. — Полностью в соответствии с вашими предписаниями, очень немногие из нас владеют вопросом. Ваши инструкции на этот счёт предельно ясны. Лишь немногие посвящены в курс дела. Но всё же некоторые должны знать больше, иначе многие вопросы не могут быть решены.
Зверь издал серию рычащих звуков, которые показались мне нагруженными угрозой. Однако слова переданные устройства, были спокойны и безэмоциональны. Их можно было бы напечатать на общественной доске.
— Надежность лучше всего гарантируется остриём меча.
— Это понято, — согласился с ним Тиртай.
— Подтверждение? — спросил первый зверь.
Тиртай вытащил из складок туники и вручил ему сложенный лист. Тот отложил своё хитрое устройство в сторону, придвинулся к костру и уставился в переданный документ.
Я лишь мельком успел заглянуть в него. Текст, явно написанный от руки, для меня был неразборчив, с тем же успехом я мог бы попытаться прочитать следы когтей, но я обратил внимание на две печати, прикреплённые к бумаге. Одна выглядела как не больше чем пучок волос, сплетённых с серебряной нитью, а другая оттиском в котором просматривались буквы пани, которыми они пользуются, чтобы записывать гореанский. Аналогичным образом поступают жители Тахари, которые, говоря по-гореански, для его записи используют свои собственные необычные письма или значки. Разговорный гореанский, несмотря на различия в акцентах, например, как между выходцами из Ара и островитянами Коса, в целом легко понимаем на всём Горе. В конце концов, он остаётся всё тем же гореанским, или попросту Языком. С другой стороны одни и те же звуки могли быть представлены разными символами. Бумага показалась мне старой, потёртой на сгибах и испачканной, и я заподозрил, что сообщение, если это было сообщение, могло быть написано несколько месяцев назад, а возможно и раньше. Волосяная нить на ней, предполагая, что это была печать, судя по её виду и расположению, казался частично удалённой или порванной, и конечно некоторые из серебряных нитей разошлись. Возможно, бумага попала в корабельный лагерь после долгого путешествия, причём я бы предположил секретного путешествия, и побывала в различных трудностях и переделках. По крайней мере, её внешний вид, обесцвечивание и разводы чернил указывали на то что она пережила множество носителей и не раз попадала под непогоду. С другой стороны печать пани была свежей. Я бы предположил, что эта печать была постановлена на документ совсем недавно, возможно, даже сегодня.