Я чувствовала себя бодрой, оживлённой.
Я думала, что сейчас должен был идти восьмой ан или около того. Полуднем, когда Тор-ту-Гор стоит в зените, является десятый ан. В городах этот момент обычно отмечается звоном большого колокола, гонга или рельса, или нескольких, если город очень большой, звон которых можно услышать в любой точке внутри стен. Звоном также могут отмечать и остальные аны, в зависимости от города. Кроме того, те же приспособления могут служить для подачи сигналов тревоги, возвестить о несчастье, победе, начале праздника и так далее. Время на Горе чаще всего измеряется клепсидрами, песочными и солнечными часами, размеченными свечами и тому подобными приборами. Механические хронометры тоже существуют, но они редки и дороги. Кстати, я обнаружила поначалу несколько запутавшую меня особенность, я имею в виду то, что гореане называют «движением по часовой стрелке», оказалось прямо противоположно тому, что обычно считается таковым на моей прежней планете.
Я продолжала свой путь. Более того, я прибавила шагу.
Я была вне себя от радости! Меня охватила эйфория!
«Я свободна, — думала я, — наконец-то, свободна!»
Свободна!
Но вдруг, неожиданно для самой себя я остановилась среди листьев, деревьев и теней. Я замерла, почти не шевелясь, крохотная посреди огромного леса. Моя правая рука сама собой потянулась к шее. На ней был ошейник. Моя левая рука дотронулась до моего бедра. Там легко находились линии того, что было маленьким и тонким, но предельно ясным и безошибочным. Это было клеймо. Я снова остро ощутила открытость своей одежды. Насколько крошечной и лёгкой она была. Насколько мало она скрывала. И насколько презирали бы и ненавидели меня свободные женщины, увидев в этом! Я была практически обнажена, за исключением небольшого участка тела чуть-чуть прикрытого лоскутом ткани, тряпкой, которую могли бы выделить только рабыне.
Была ли я действительно свободна, спросила я сама себя.
И ответ на этот вопрос был очевиден, нет, Маргарет, нет Лаура, Ты не свободна, Ты — рабыня. Я была должным образом и совершенно законно порабощена. Всё было в порядке. Согласно закону и традициям я была рабыней, и это бесспорно.
И меня волновало быть такой, такой, которая может принадлежать, которую могут продать. Но затем я поспешила выкинуть такие ужасные мысли из своей головы. Я знала, кем я, как предполагалось, хотела быть, и я попытаюсь хотеть этим быть. Я должна попытаться быть, убеждала себя я, тем, кем мне говорили, что я должна быть.
То, чем я была, и чем могла бы хотеть быть, было несущественным. Это решала не я, так за меня решили другие.
Но, я знала что, что бы я ни могла бы хотеть думать о таких вещах, к добру или к худу, я была рабыней во всём величии закона.
«Но, — сказала я себе, — теперь я — беглая рабыня!»
Я сбежала из корабельного лагеря.
На мне не было никаких веревок или кандалов. Я свободна, и я бегу.
И я пошла дальше, а потом снова прибавила шаг.
Насколько горда я была собой. И насколько глупой я была! Я что, не знала, что была рабыней?
Должно быть, уже шли дневные аны.
Солнечный свет, где он просачивался сквозь кроны деревьев, был ослепительно ярок. Границы светлых пятен контрастно выделялись на фоне окружающего лесного полумрака. Иногда деревья стояли отдельно и были высокими, идти в таких местах, чистых и широких, усыпанных опавшей листвой было одно удовольствие. В других случаях деревья росли часто, да ещё пространство между ними занимал густой кустарник. Таких чащ я избегала. Кто мог знать, что могло бы прятаться в этих зарослях. Как-то раз я замерла как вкопанная и чуть не завизжала от испуга, так как подумала, что увидела, голову животного, большую и широкую, уставившуюся на меня. Но потом до меня дошло, что голова не двигается, и тогда я осмелилась сдвинуться в сторону и присмотрелась к ней с большим вниманием. Это оказалось не больше, чем причудливое переплетение ветвей и кустов, и игра света и теней.
Я уже начала чувствовать усталость, что и не удивительно после стольких анов на ногах. Всё острее напоминало о себе чувство голода. Но я не хотела останавливаться.