Я не посмела бы спрятать еду в корзине этим утром, даже если бы у меня было разрешение появиться около кухни, где я могла бы попытаться стащить что-нибудь из продуктов, а продовольственные кладовые были закрыты на замок. С другой стороны я не боялась умереть от голода, по крайней мере, в течение тех дней, которые оставались до наступления зимы. За то время, что я провела в лесу, в той его части, которая была огорожена вешками, я достаточно много узнала о том, что в нём было съедобного. Например прячущийся в листве тур-пах, вьюн, паразитирующий на туровых деревьях, а также, некоторые растения вроде дикого сула, корни которых были съедобны. В путанице травы можно было найти плоские стручки земляного ореха, встречались деревья, с ветвей которых свисали «железные фрукты», скорлупу которых можно было взломать только камнями, а ещё гим, чьи ягоды, фиолетовые и сочные, созревали как раз осенью. Вероятно, своё название этот кустарник получил от птицы, в чьём помёте семена этих ягод сохраняются под снегом до весны, чтобы одно из тысячи могло прорасти.
Внезапно, заставив меня вздрогнуть от испуга, из кустов вспорхнул маленький фиолетовый рогатый гим. Больше всего меня поразило то, что я не видела его вплоть до того самого момента, как он взлетел. Странно, что порой мы можем не замечать того, что находится у нас прямо под носом. Впрочем, нечему было особенно удивляться, учитывая окраску перьев этой птички. Что интересно, её окраска зависит от времени года. Весной и осенью происходит линька, причём осенью птичка становится фиолетово-зелёной, как ягоды и листья самого кустарника. И кстати, на самом деле никаких рогов у неё нет, просто пёрышки по бокам головы напоминают рожки. А ягоды очень вкусные. Правда, от них язык становится фиолетовым, а если есть неаккуратно, то и губы, и кожа вокруг рта. Когда нас посылали собирать эти ягоды, нам строго настрого запрещали их есть, даже одну, а по возвращении рот и язык осматривали. Естественно никто соблазну не поддавался, по крайней мере, больше одного раза. Плеть — штука неприятная.
По мере того как я шла, и шли аны, я чувствовала себя всё более уверенно. Я уже не сомневалась в том, что к этому времени достаточно удалилась от охраняемой ларлами зоны. Ларлы, конечно, рыскали вокруг корабельного лагеря, и вряд ли стали бы удаляться от него за непонятным запахом, на который их к тому же никто не натравливал. Они ведь не слины, чтобы выслеживать добычу по запаху. Перед слинами я, кстати, тоже особого страха не испытывала. Во-первых, в лагере их было немного, а я, перед тем как покинуть лагерь, бросила своё одеяло в стирку, таким образом, у них будет неоткуда взять запах, чтобы поставить слина на мой след.
Как мало я знала о слинах!
Сбежав из лагеря, я, конечно, двинулась на запад от причала, стараясь держаться северного берега реки. Спустя какое-то время я планировала повернуть на юг и пересечь Александру. Я надеялась, что у меня получится найти маленькую лодку и воспользоваться ею. Можно было попытаться украсть лодку в ближайшей речной деревне. В крайнем случае, я могла бы переправиться на тот берег, уцепившись за бревно, или построив маленький плот из веток, связав их лозами дикого тур-паха. В этих широтах можно было не опасаться речных тарларионов. Будь я на своей прежней планете, я могла бы запросто подойти к какому-нибудь достойному, понимающему доброжелательного вида мужчине и попросить у него помощи. Практически любой проявил бы сочувствие к моей ситуации, и озаботился бы помощью попавшей в беду женщине. А вот в этом мире я не питала иллюзий относительно такой возможности. Здесь не было мужчин Земли, которых в течение многих лет обрабатывали пропагандой в интересах политиков, превращая в феминизированных, покорных слабаков, здесь мужчин не приучали отрицать их кровь, не заставляли гордиться нехваткой мужественности. Что случилось с мужчинами Земли? Неужели они не понимали, что те, кто с ними это делали, имели недобрые намерения? Неужели они не слышали голоса своей собственной крови? Но здешние мужчины ничего общего не имели с землянами. Здешние мужчины были гореанами. Со мной никто не стал бы нянчиться, охранять, защищать или прятать. Мой побег здесь бы не приветствовался. Меня расценили бы как ту, кем я была, как бесхозное животное, возможно желанное, но бесхозное, которое следовало прибрать к рукам и делать с тем то, что сильным мужчинам может понравиться.
Я задрожала, остановилась и, потуже затянув раздевающий узел на своём левом плече, осмотрелась и прислушалась.
Внезапно я справа послышалось сопение и хрюканье. Из кустов вышли три небольших тарска и, отойдя на несколько шагов, принялись рыть землю своими пятачками. Некоторые разновидности тарсков вырастают до очень больших размеров, настолько больших, что на открытых равнинах на них иногда охотятся с пиками со спины тарна. Но эти были не больше верра. Хряк может быть опасен из-за своего далёкого от кротости нрава и изогнутых острых клыков. Но среди этих троих я не заметила хряка, да и в любом случае они опасны в основном весной, когда идёт делёжка территории. Тарски рыли носами землю, конечно, не просто так, а в поисках корней, что означало еду. Я выждала некоторое время, а затем, когда они сместились в сторону, исследовала место их раскопа. Земля была вспахана и перевёрнута, словно обработана мотыгой. Среди комьев земли я нашла несколько маленькими, клубнеподобных корешков, которые были пропущены или отвергнуты. Мне они известны не были, но по внешнему виду клубня, по его структуре и крахмалистости, я предположила, что это была некая разновидность дикого сула. Кроме того, мне также попался другой корень, от которого я легкомысленно откусила кусочек. Это оказалось серьёзной, и даже ужасной ошибкой, на которую способен разве что человек, пребывающий на грани голодной смерти. К счастью, он не был ядовит, но его легко можно было принять за таковой. В буквальном смысле он был даже съедобен. Тарски его оставили, и в этом не было ничего удивительного. Он оказался невероятно горьким. От этой непередаваемой горечи моё лицо перекосило, скулы свело, из глаз хлынули слёзы, к горлу подкатила тошнота, меня чуть не вырвало, я закашлялась, отскочила к деревьям и долго отплёвывалась, пытаясь избавиться от мерзкого вкуса во рту. Теперь-то я отлично знала, что это был за корень, поскольку мне уже доводилось сталкиваться с жидкостью, которую варили из этой гадости. Это было давно, ещё до начала моего обучения. Мне связали руки за спиной, поставили на колени, а затем охранник схватил меня за волосы и дёрнул назад и вниз так, что я вскрикнула от боли. Мне ничего не оставалось, кроме как запрокинуть голову. Я уставилась в потолок. Не выпуская моих волос и удерживая мою голову в этом положении, мужчина свободной рукой зажал мне нос. Потом я услышала приближающиеся шаги второго охранника. Когда он появился в поле моего зрения, я увидела, что он принёс металлический, узкогорлый сосуд. Через мгновение я начала задыхаться. Дышать я могла только через рот. Я попытался дёргаться, крутить головой, но меня крепко удерживали на месте. А когда я, не в силах больше задерживать дыхание, широко открыла рот, чтобы сделать глоток воздуха, я почувствовала, что мне в рот вставили горлышко того самого металлического сосуда. Теперь я не смогла бы сжать челюсти. Я сделала глубокий вдох, втянув в лёгкие большую порцию воздуха, потом выдохнула, и тогда, прежде чем я успела вдохнуть снова, сосуд опрокинули, и мой рот начала заполнять жидкость, отвратительная, жуткая, тошнотворная. Она заполнила мой рот как бассейн. Мою голову крепко удерживали запрокинутой, так что у меня не было ни единого шанса как-то избежать этого. Я нуждалась в воздухе. Кожа на голове горела от натяжения моих, намотанных на кулак охранника, волос. Мои запястья крутились и дёргались в шнурах, их стягивавших. В моём рту, распространяя терпкий и резкий запах, плескалось небольшое озерко грязной горькой, отвратительной жижи. Я жаждала избавить свой рот от этой жути, но не могла этого сделать. В моих лёгких не было воздуха, которым можно было бы выдуть эту жидкость. Я боялась, что ещё немного и задохнусь или захлебнусь. Мои легкие горели огнём. Им нужен был хотя бы глоток свежего воздуха. Я должна была вдохнуть, но чтобы сделать это, мне сначала нужно было проглотить напиток. И сделала это. Нет, я не забыла вкус рабского вина. Его варят из корня сипа. Релия рассказывала мне, что в обширных степях далеко на востоке, в Прериях, белые рабыни краснокожих рабовладельцев должны жевать и глотать сырые корни. Я снова сплюнула в грязь вязкую горькую слюну. Конечно, мы можем забеременеть только тогда и только от того, когда и от кого пожелают наши хозяева. Наши тела принадлежат не нам, а нашим владельцам. Когда я проглотила всё до капли, меня отпустили, разрешили подняться и вернуться в учебный зал. А вот руки мне не развязали, и я так и ходила, держа их за спиной целый ан. Нам не собирались позволять избавиться от жидкости, вызвав рвоту. Горечь во рту чувствовалась даже на следующий день. Рабское вино было разработано зелёной кастой, то есть кастой Врачей, одной из пяти высших каст Гора. К остальным относятся Посвященные, Строители, Писцы и Воины. Зелёная каста также озаботилась создани