Я закричала.
Растение было живым, но не в том смысле, в котором живо любое растение, а как могло бы быть живым гнездо потревоженных, взбудораженных змей. Снова справа от меня раздался энергичный шелест возбужденных побегов растения. Сосущие, шипящие звуки шли от стручка, два шипа которого, подобно клыкам глубоко вонзились в мою ногу. Оно дрожало. Оно вибрировало. Это было похоже на крошечное, отчаянно дышащее лёгкое, на маленький насос, жадный слепой живой двигатель без глаз и разума, который дёргаясь и пульсируя, прикрепился к моей плоти и выкачивал кровь из моего тела. Я откатилась влево и, сев, вырвала шипы из ноги, отбросив их, и стручок и лозу как можно дальше. Витки побегов на моих лодыжках уже туго затянулись, и я перекатившись на живот и упираясь в землю руками, зарываясь в неё пальцами, дюйм за дюймом оттянула себя в сторону, таща за собой лианы, пока они не натянулись втугую. Я была уверена, что столкнулась с растением, а не со свободно передвигающимся животным. Оно прежде всего жило за счёт фотосинтеза, воды и минералов получаемых из почвы. Я напряглась из всех сил, а когда почувствовала, что ещё немного, возможно, ещё один фут, и я вытяну корни лоз из почвы, натяжение внезапно пропало. Несомненно, у такой формы жизни за многие столетия эволюции должны были выработаться определённые механизмы поведения. Это касалось не только заманивания и нападения, но и, насколько я поняла, защиты, например, при достижении некоторого напряжения превышение которого могло привести к обрыву побегов или вырыву корней из грунта, отпускать жертву. То есть, при всём желании растения получить определённые питательные вещества, оно не должно было получать их в обмен на своё собственное уничтожение. Несомненно, когда-то эти особенности были случайными, но модели поведения могут иметь существенные различия: одни идут организму во благо, а другие нет. В результате, по статистике, в течение долгого времени, модели поведения, идущие на благо организма, его здоровья, долговечности, ответных реакций и выживания, имеют тенденцию закрепляться. Я отползла подальше от предательского растения. Побеги, которые опутывали мои лодыжки, сжались и снова спрятались в путанице травы. Другие усики, словно змеи потянувшиеся было ко мне, но не успевшие достать, словно разочарованно замерли. Они могли перемещаться не далее своей длины, у одних это было несколько футов, у других несколько ярдов. Я встала и отступила ещё на пару шагов. Из проколов в моей ноге тонкими ручейками струилась кровь. Снова оглянувшись назад, на подрагивающий клубок растения, я задрожала и, внезапно, почувствовав, как к горлу подступает тошнота, согнулась в поясе. Меня вырвало.
К счастью для меня, выйдя эту полянку и обнаружив на ней толстый клубок лиан, где-то фут глубиной и несколько ярдов шириной, показавшийся мне уродливым и непривлекательным, я предпочла лечь от него подальше. Как теперь выяснилось, недостаточно далеко. Если бы я уснула ближе к этому растению, можно было не сомневаться, что оно затянуло бы меня внутрь клубка, оплело и покрыло бы полностью своими побегами и высосало бы из меня всю кровь и другие жизненно-важные жидкости, необходимые для его роста. Хотя я прежде никогда не видела растений этого вида, у меня не было ни малейшего сомнения относительно того, что это было. Неудивительно, что я не видела ни одного какого в тарновом или в корабельном лагере. От такого соседства в населённых областях избавляются в первую очередь. Я задрожала. Есть много страшных судеб, которые могли бы ждать рабыню, вызвавшую у своего хозяина неудовольствие. Чаще всего нам приходится слышать о двух из них. Во-первых, нам могут пригрозить скормить заживо голодным слинам, и во-вторых, реже, пообещать связать и бросить в заросли кустов-пиявок. Я нисколько не сомневалась, что только что имела несчастье столкнуться именно с кустами-пиявками.
Теперь я гораздо лучше, чем когда-либо прежде понимала, почему рабыни так стремятся понравиться своим владельцам, причём полностью, причём как рабыни. Но всё же, насколько я поняла, по крайней мере, со слов моих наставниц, для свободных женщин остаётся загадкой, почему на самом деле рабыни так стремятся понравиться. Свободные женщины склонны думать, что причиной всему страх, страх перед хлыстом, стрекалом или плетью, перед строгими цепями, неприятным связыванием, ограничением порций, тяжёлой работой, перед отправкой в общественное место нагишом и так далее. Безусловно, любая девушка действительно всего этого боится, ведь всё в руках рабовладельца. Иначе мы не были бы рабынями. Но истинная причина, почему рабыня так стремится понравиться, стремится к тому, чтобы её господин был полностью ею удовлетворён в том, что он — её господин, а она — его рабыня. Для неё драгоценно быть рабыней, принадлежать, доминироваться и подчиняться. Она знает, что у неё нет никакого выбора в таких вопросах, только быть той кто она есть, и кем она в глубине своего сердца больше всего желает быть, то есть рабыней.