Почему из нас получаются такие превосходные рабыни? Да потому, что это то, чем мы хотим быть.
Конечно, я знала, что хотела стоять на коленях и принадлежать, причём знала это, даже живя на своей родной планете. Таким образом, для меня быть принесённой на Гор было, по-своему, даже больше, чем просто осуществлением мечты, это было восстановлением человеческой и биологической справедливости, восстановление законности природы, возвращение меня на путь моего сердца, водворение меня в мир, в котором у меня не будет никакого выбора, кроме как быть собою. Здесь, я оказалась у ног мужчин, именно там, где мне надлежало быть, здесь я осознала свою истинную личность, здесь я осознала себя женщиной.
Я дотронулась до своего ошейника.
Меня не раздражало быть рабыней.
«Нет, нет! — мысленно одёрнула себя я. — Я — женщина Земли! Я должна отрицать порывы своего сердца! Меня этому научили! Разве политические запреты не должны превалировать над биологией? Какие она имеет права перед правилами, изобретенными специально для того, чтобы помешать ей и ниспровергнуть её? Гони от себя свою природу. Что в ней такого, чтобы она могла оправдать себя, за исключением реальности, крови и потребностей?» Я знала то, к чему меня приучали, тысячей способов и тысячу раз. Но, почему всё это казалось мне таким фальшивым и столь чуждым, даже там, в моём бывшем мрачном, несчастном, загрязнённом, искривлённом мире? Каковы были его побуждения, каких целей он пытался достичь, чьи программы он собирался продвигать? Уверена, не мои, уверена, не те, которые я бы признала или сочла благоприятными. Уместно ли, чтобы культура была основана на разобщении и ненависти? Отрицаемая природа является природой отравленной. Погода, течение рек, циркуляция крови обходятся без идеологии, они самостоятельны, чисты, невинны и честны.
Неужели для людей было бы настолько неправильно, спрашивала я себя, быть самими собой?
День клонился к закату. Я уже не была уверена, как далеко я могла бы находиться от корабельного лагеря и Александры.
Пусть большой корабль отправляется, куда ему вздумается. Я теперь далеко. Они не посадят меня на цепь в каком-нибудь из его трюмов, им не запереть меня в клетке, как какого-нибудь верра.
Я снова оглянулась на толстый клубок лиан и стручков, которые, я нисколько не сомневалась, были крупным кустом-пиявкой.
Теперь-то я понимала, насколько незавидной могла бы быть судьба рабыни, в чём-либо не угодившей хозяину, и брошенной голой и связанной такому голодному жадному до крови растению.
Внезапно ко мне, испугав меня до слабости в коленях, пришло понимание того, что я, после своего побега, могу считаться именно и только такой неугодной рабыней.
Не важно.
Им меня не вернуть.
Я достаточно умна, чтобы не позволить им сделать это.
Мне следовало спешить. Вот только я совершенно не горела желанием пробираться через ночной лес. Что если в темноте я по неосторожности заберусь в заросли другого такого голодного и жадного растения?
А ещё меня уже не на шутку начал терзать голод, но не видела ничего, что можно было бы съесть.
Темнело, до заката, судя по всему, оставалось не так много времени. Усиливающийся ветер, срывал листья с веток деревьев и гнал их прочь. В это время в корабельном лагере рабыням конуры номер пять выдавали их теплую рабскую кашу, а потом загоняли внутрь массивного строения к их цепям и одеялам. Обычно нам разрешали питаться нормально, но иногда нам приказывали вставать на четвереньки и есть из поставленных на землю мисок, не пользуясь руками. Это полезно, чтобы напомнить девушке о том, что она — рабыня. Довольно часто нам перепадали хлеб и фрукты. В некоторых конурах, но не в нашей пятой, девушек кормят их общего корыта. Они едят стоя на коленях, и не пользуясь руками, которые зачастую им связывают сзади. В моей учебной группе иногда практиковалось поставить для нашего кормления общее корыто, а однажды, чтобы помочь нам окончательно осознать, кем мы были, мы разделили корыто с тарсками. Нашим обычным питьём была вода. Частные рабыни, насколько я понимаю, питаются гораздо лучше. Некоторые являются любимицами своих владельцев, но плеть всегда висит на видном месте. Каждая из нас отчаянно надеется, что там она и останется. Иногда нам давали горстку рабских пилюль, не знаю, из чего их делают, но они очень питательны. Наша диета, наши упражнения, наш отдых и прочие нюансы тщательно отрегулированы, впрочем, этого и следовало ожидать, учитывая, что мы — товар. Нашему здоровью, живости и желанности уделяется пристальное внимание. Хозяева интересуются нашим весом и фигурами, и даже периодически взвешивают и измеряют. У каждой из нас есть свои «размеры торгов», и от нас ожидают, что мы будет оставаться в их пределах. Мы должны быть такими, чтобы нас можно было бы в любое время выставить на сцену аукциона. Не то, чтобы нас постоянно собирались продать, просто мы должны быть теми, кто очевидно является товаром. Мы должны содержать себя в чистоте, быть ухоженными и красивыми. Наши позы, наша осанка и наши фигуры должны быть такими, чтобы поселить зависть и ненависть в сердце свободной женщины. Наши тела обычно выставлены напоказ, и это требует умения красиво их преподнести. Хотя в фигурах рабынь наблюдается значительное разнообразие, в плане присутствия или отсутствия лишнего фунта тут или там, в гореанских городах вы встретите очень немного тучных рабынь, если вообще таковых встретите. Мы же не свободные женщины, которые могут быть настолько грязными, неопрятными, отталкивающими и толстыми, насколько им захочется. Фактически, одним из переходов, с которым предстоит столкнуться свободной женщине, уменьшенной до неволи, является то, что отныне она должна носить тунику или даже камиск, и при этом, конечно, хорошо выглядеть, быть волнующей, привлекательной и желанной. В конце концов, теперь она может быть продана в любой момент. Быть неряшливой в ошейнике не приемлемо. Хозяин это не одобрит. Можно было бы также мимоходом отметить, что свободная женщина может быть шумной, навязчивой, развязной, неприятный, сварливой и так далее. Такое поведение — её прерогатива. С другой стороны, рабыня должна быть почтительной и послушной. Оказавшись среди свободных людей, она обычно становится на колени. Прежде чем заговорить, она сначала спросит разрешения и, если ей это разрешат, то говорить она обычно будет мягко и чётко. Её дикция должна быть превосходной. Она же не свободная женщина. Если её потребности не жгут её живот, её присутствие, хотя и очевидное и прекрасное, незаметно. Она должна помнить, что она — животное своего владельца. Будучи рабыней, она, как от неё ожидается, будет вести себя как рабыня. С другой стороны, давайте на мгновение предположим, что она осталась наедине со своим господином. В этом случае она, вероятно, будет такой, какой её мог бы пожелать видеть её хозяин. Она могла бы продолжать вести себя как прежде, если на то будет его воля, но также, если он захочет, он может просто щёлкнуть пальцами, просто бросить слово или указать на пол, и в его распоряжении будет нечто очень отличающееся, нечто, о чём свободные женщины могут только с завистью и гневом подозревать. Она превратится в страстный, переполненный похотью и потребностями объект удовольствий, возможно, неотличимый от паговой девки или бордельной шлюхи, в нечто того сорта, за что мужчины рьяно торгуются и не скупясь предлагают любую цену. И это у его собственного рабского кольца!