Мне вспомнилось, что нас собирались продать где-то на побережье. Дарла стояла на коленях в стороне, неспособная даже встать, поскольку её лодыжки оставались связанными. Ей еду даже не предложили.
После завтрака мы отряхнули циновки, погасили огонь, отмыли котелок и его стойку в реке и привели лагерь в порядок. Хиза и Эмеральд распределили вещи и подготовили тюки, которые нам предстояло нести.
Где-то в восьмом ане мы встали перед нашей ношей и замерли в ожидании команды водрузить это на головы и начать движение.
Но Туза не спешила отдать такую команду. Вместо этого она вытянула свой нож и, подойдя к Дарле, схватила её за волосы, оттянула её голову назад и приставила лезвие ножа к горлу.
— Ну и что же должно быть сделано с тобой? — спросила Туза.
— Продайте меня, — прошептала Дарла.
Похоже, от этих слов у Хизы и Эмеральд перехватило дыхание.
— Уж не обманывают ли меня мои уши? — засмеялась Туза.
— Продайте меня, — повторила Дарла. — Обман раскрыт. Головоломка сложилась. Отговорки в прошлом. Я — женщина и рабыня.
Туза вложила свой кинжал в ножны и, хлопнув себя по бедру, рассмеялась и повернулась к Хизе и Эмеральд.
— Вы слышали это? — смеясь, спросила она. — Конечно, слышали!
Но ни Хиза, ни Эмеральд не смеялись. Тула, Мила и я стояли около наших грузов, испуганные, простые женщины, женственные женщины, кардинально отличавшиеся от могучих женщин-пантер, настолько отличавшиеся, что мы для них могли быть ничем, лишь презираемыми рабынями, женщинами того вида, о которых мужчины немедленно думают с точки зрения клейма и туники, женщины того вида, о которых мужчины думают только с точки зрения порабощения, и ищут для своих цепей, шнуров, верёвок, ремней и ошейников. Мы не осмеливались встречаться глазами с нашими хозяйками. Я думала, что Дарла, бывшая женщиной крупной и сильной, была самой жестокой, могущественной, огромной из женщин, смелой и отважной атаманшей опасной шайки женщин-пантер, женщин, которые на всех остальных женщин смотрели свысока, женщин, перед которыми другие женщины могли бы в страхе вставать на колени, женщин, мало чем отличающихся от мужчин. Но здесь и сейчас, на моих глазах, могучая Дарла, голая и стоящая на коленях, закованная в наручники и кандалы, со связанными её же собственным талмитом лодыжками, попросила её продать. Дарла, поняла я, была женщиной, и возможно не столь уж отличающейся от любых других женщин. Кто мог знать, каковы на самом деле были её мысли и её мечты? Возможно, в ней действительно было что-то от женщины, её кровь, инстинкты, надежды, потребности, страхи, желания, тоска, пусть и истерично отрицаемое понимание её истинного места в природе, вне которого она не могла быть собой. Это было, как если бы некий имидж, некий горделивый, искусственный, глиняный футляр реальности, наконец, лопнул, разлетелся в куски, открыв до настоящего времени спрятанное внутри, что-то совершенно отличное от имиджа, от футляра, что-то не твёрдое, а мягкое, не искусственное, а реальное, не ложное, а истинное и переполненное потребностями. Да, подумала я, она была женщиной, настоящей женщиной, но пока ещё неполной, потому что у неё не было господина. Как я понимала её теперешнее состояние, поскольку помнила его по своему прежнему миру, помнила, как в течение многих часов к ряду крутилась, беспокойная и несчастная, лёжа в своей кровати, сознавая себя рабыней, но рабыней без хозяина. Это как, думала я, открыв потрёпанный жалкий кошелёк, найти спрятанную внутри него золотую монету, развернув мрачную обёртку обнаружить под ней редкий шёлк, распечатав невзрачную амфору почувствовать запах роскошного вина, оценить которое могли только мужчины, и за которое они готовы были бы предложить любую цену. Да, думала я, глядя на Дарлу, ошейник мог бы хорошо смотреться на её шее. Да, её шея принадлежит ему.
Вдруг Туза, резко оборвав смех, внезапно схватила свой хлыст, и набросилась на Дарлу, яростно, нещадно нанося удар за ударом. Хотя били не нас, но все мы, Тула, Мила и я съежились, вздрагивая при каждом ударе, потому что мы успели много раз почувствовать на себе тяжесть хлыста Тузы, хорошо знали, что последует за его разрезающий воздух свистом, знали каковы были его укусы.
— Пожалуйста, остановитесь, пожалуйста, остановитесь, Госпожа! — закричала Дарла, и я предположила, что это было первый раз в её жизни, когда её ударили хлыстом.
— Не называй меня Госпожой! — прошипела Туза, и нанесла ей ещё один удар. — Ты же свободна, свободна!
Она ударила ещё дважды.
— Продайте меня, — взмолилась Дарла.