— Нет, — вторила ей Хиза.
— Тогда поцелуйте его, — потребовала Донна, — покажите свой страх перед ним, выкажите ему своё уважение.
— Никогда! — сказала Хиза, но Донна уже прижала хлыст к её губам.
Хизе просто ничего не оставалось, кроме как угрюмо его поцеловать.
— А теперь оближи его, — потребовала Донна, и в её голосе явственно прозвучала угроза.
Я с удивлением наблюдала, как маленький, мягкий язык Хизы, пусть и неохотно, но покорно проявил внимание к упругому инструменту дисциплины и власти. В следующий момент хлыст оказался в нескольких дюймах от лица Эмеральд, которая потянулась вперёд всем телом и поцеловала его, а потом, не дожидаясь команды, ещё и облизала, тщательно, изящно и нежно. Похоже, подумала я, Эмеральд уже примеряет ошейник.
У неё бы получилось довести мужчину до безумия от страсти.
Какую прекрасную цену за неё могли бы дать!
— Как рабыни! — прокомментировала Туза, с презрением глядя на Хизу и Эмеральд.
— Теперь твоя очередь, — объявила Донна и поднесла хлыст вплотную к губам Тузы.
— Нет! — отшатнулась та.
— Живо, — прикрикнула на неё Донна.
И тогда Туза, как до неё Хиза и Эмеральд, тоже поцеловала хлыст. От неё не потребовали большего. Возможно, было сочтено, что такой язык был недостоин хлыста.
— Госпожа, — сказала Донна, предлагая свой инструмент Дарле, и та точно так же как и Туза поцеловала хлыст.
Её тоже не обязали делать большее.
— Предположите, — посоветовала Донна пленницам, — что этот хлыст держала не я, а мужчина.
Судя по реакции Тузы и Дарлы, у них было некоторое понимание того, каково было бы различие. Разве мужчины не естественные господа? К тому же мужчины редко склонны проявлять терпение в отношениях с нами. Эмеральд задрожала, а колени Хизы тревожно заелозили по земле. Увиденный ритуал с новой силой всколыхнул во мне воспоминания. Снова в памяти всплыл склад на далёкой планете, и не хлыст, а плеть, зависшая передо мной, беспомощно связанной и лежащей на спине, и как я приподняла голову и поцеловала её. «Ла кейджера», — произнесла я, как мне было приказано. В то время я, конечно, не могла знать того, что это означало. Но вскоре я это изучила. Это первые гореанские слова, которые обычно приходится произнести варваркам, и значение которых им предстоит узнать позже. «Я — кейджера», «Я — рабыня», «Я — рабская девка». Давайте предположим, что город пал, стены разрушены, пламя с рёвом поглощает здания, улицы залиты кровью, в воздухе висит удушливый, выедающий глаза дым. Возможно, в такой ситуации свободная женщина бросится на колени, перед окровавленным мечом солдата захвативших город врагов, готового ударить, пьяного от жажды убийств и грабежа. Клинок нависает над ней. И она сбросит с головы капюшон и сорвёт вуаль, выставив свой рот взгляду завоевателя. «Ла кейджера!» — выкрикнет она. «Я — рабская девка!». Эта формула, однажды произнесённая — безвозвратна. Отныне она — самообъявленнная рабыня. Быстрый, резкий жест меча, и она должна раздеться, немедленно, догола. Ей тут же связывают руки за спиной, и она должна поспешить вслед за своим захватчиком, изо всех сил стараясь не отстать. Позже ей предстоит оказаться среди других рабынь, которые, учитывая отсутствие у неё клейма и ошейника, вряд ли будут хорошо к ней относится. Её первая продажа, если её похититель захочет избавиться от неё, может произойти той самой ночью, сразу после её клеймения. Теперь её жизнь изменилась кардинально.
Донна отступила на пару шагов.
— Поднимайтесь на ноги дорогие, благородные хозяйки, — велела она. — Есть работа, которой следует уделить внимание. Во-первых, вы наберёте ветви, чтобы сделать мягкие лежанки для мужчин. Я видела много подходящих ветвей вокруг лагеря. Так что вам не составит труда справиться с этой задачей. Вам даже не понадобится охрана.
Пленницы, связанные за шеи караванной верёвкой, встали, а потом, повинуясь взмаху хлыста, начали движение к краю лагеря, дальнему от реки. Я с некоторым удовлетворением отметила, что они не знали, как надо двигаться в караване. Даже рабыни знают это, точнее я бы предположила, особенно рабыни.
— А ну стойте, глупые бабы! — закричала на них Донна. — С левой ноги! Первый шаг с левой ноги! Вы что, ничего не знаете? Позже, когда приступите к сбору ветвей, можете двигаться, как хотите, а сейчас вы должны маршировать! Начинаем заново. И-и-и, пошли!
И четыре пленницы, снова начали движение к краю лагеря. Они шли осторожно и медленно, короткими шажками. Позвякивали цепи их кандалов.
— Уже лучше, — похвалила Донна.
Чтобы выйти из лагеря, им предстояло пройти среди мужчин. Я видела, как напряглись их тела. Они шли подняв головы и глядя прямо перед собой. Это распространено при движении в караване. Внимание животных каравана не должно рассеиваться вокруг. Они же не свободные люди. К тому же, при этом меньше вероятность встретиться взглядом со свободным человеком. Однако в ситуации с пленницами, я бы предположила, что это поведение было связано не столько с правилами, предписанными традициями и этикетом каравана, привитыми животным каравана, сколько с нехорошими предчувствиями, связанными с предстоящим проходом их колонны сквозь строй мужчин. Разумеется, женщины знали, что являлись объектом их пристального внимания, хотя это внимание по большей части, казалось, было относительно праздным. Это было совсем не то, как если бы они были призовыми кейджерами, четырёх или пятитарсковыми девками, или скажем, возможно даже, выгружаемыми из рабских фургонов некими «девушками золотой монеты», прибытие которых в город давно ожидалось и, возможно даже было объявлено заранее большим количеством афиш на стенах.