Я часто думал о другом мире, спрашивая себя и не находя ответа, почему эти глупцы ускорят его разрушение, за что они его так презирают и уничтожают, отравляя его почву и задымляя его небеса, загрязняя моря и превращая воздух в яд, почему вырубают его леса и взрывают его поверхность. Они его так ненавидят? Если нет, то почему они пренебрегают им и ранят его? У них что, имеется под рукой другой мир, секретный, лучший и более удобный? Но разве они не оскорбили бы и не ограбили бы его точно так же, как и этот? Что такого ужасного в деревьях и траве, в белых облаках и синих небесах? Возможно, им не нравятся такие вещи? Быть может они предпочитают жить в мире, таком как тот, в какой они превратили свой, переполненный и задымлённый, воняющий и вызывающий отвращение. Возможно, они желают именно такой мира, и только его и заслуживают.
Зато как здорово снова очутиться на Горе.
А ещё на небесных кораблях хорошо платят.
Кроме того, нам часто дают возможность подобрать что-нибудь для себя. Для моих товарищей нет ничего необычного в том, чтобы зарезервировать для себя особый объект, обычно во временное пользование. Зачастую это оказывается та, кого они сочли высокомерной или раздражающей, чтобы получить удовольствие от введения её в её ошейник. Спустя несколько дней её, уже хорошо уяснившую свою неволю, можно заковать в наручники, закрыть капюшоном, взять на поводок и отвести, рыдающую и упрашивающую оставить её себе, на ближайший рынок. Я подумывал о том, чтобы сохранить за собой, временно, конечно, одну особу, придирчивую и властную, дорого и претенциозно одевавшуюся, как это иногда бывает с потенциальными рабынями, которая строила из себя отчуждённую, высокомерную, надменную и холодную стерву. Однако пораскинув мозгами, не стал этого делать. Они, кстати, достаточно быстро начинают пресмыкаться у твоих ног, выпрашивая хотя бы полоску ткани, хотя бы тряпку. Честно говоря, она меня фактически озадачила, поскольку, когда я увидел её в первый раз, она заметно отличалась от себя последующей. Сначала она была одета скромно, со вкусом и с учётом времени года. На ней был простой свитер, блузка и юбка. Она казалась застенчивой и полной скрываемых потребностей, отлично сознающей своё место и, вероятно, немного боящийся того, что она могла бы быть привлекательной для мужчинам, как женщина, подходящая для того, чтобы быть присвоенной, изящно женственная и, очевидно готовая и заждавшаяся. Наши глаза встретились, и мне было нетрудно разглядеть в ней, стоящей передо мной, поражённой и испуганной, рабыню, которой она была, хотя и стальная полоса ещё не сомкнулась на её горле. Я уже подумал, что ещё немного, и она опустится на колени и склонит голову. Честно говоря, я уже даже наполовину ожидал этого. Не могу сказать, что она была сногсшибательно, или хотя бы поразительно красивой, как многие из женщин, которых мы переправляем на Гор, но было в ней что-то, по крайней мере, для меня, что притягивало к ней взгляд. Конечно, мои коллеги поддержали моё мнение. Она была, по-своему, превосходным выбором для гореанского рабского подиума.
Я вспоминал её. Она принадлежала к тому виду женщин, которых трудно представить себе как-либо ещё, кроме как босой и в рабской тунике. Очевидно, что некоторые женщины рождены для этого, особенно для откровенной туники, которая не оставляет, ни для носительницы, ни для наблюдателя, случайного или нет, сомнений относительно того, что она собой представляет.
Мне хотелось бы выбросить её из головы.
Но почему тогда я время от времени заходил в трюм с капсулами, и разглядывал её, лежавшую в одной из капсул, нагую и спящую? Её левую лодыжку охватывал стальной анклет, с написанным на нём её идентификационным номером. Этот браслет обычно снимают перед тем, как их будут приводить в себя. К капсуле подходили два шланга, один в голове, другой в ногах, первый, чтобы подавать кислород, второй — удалять продукты дыхания.
Я часто, к своему раздражению, ловил себя на мысли, что думаю о ней. Я пытался изгнать её образ из своего ума, но это оказалось не так легко сделать.
Конечно, она не была красавицей. Или всё же была?
Она накрепко врезалась в мою память. Но почему именно она?
Вокруг так много других, и каждую можно бросить под свою плеть, стоит только захотеть, стоит только им провиниться, дать малейший повод. Разве с нею было бы не то же самое, если бы она посмела стать причиной неудовольствия. Несомненно, она, за время своего обучения, уже познакомилась с плетью, почувствовала на себе, что это такое. После этого все они отчаянно стремятся не повторять своих оплошностей.