— Разумеется, — согласился я, — это не в их культуре.
— А вот мужчины Земли — точно стадо, — заявила бывшая землянка.
— Не все, — не поддержал её я.
— Где же тогда настоящие Господа? — с горечью спросила рабыня.
— Где-то есть, несомненно, — предположил я.
— И где рабыни?
— Где-то есть, несомненно, — повторил я.
— Я не знала ни одного и ни одной, — проворчала она.
— Но Ты могла их знать, — заметил я. — Возможно, Ты знала женщин, которые неведомо тебе и втайне от всего остального мира были рабынями своих владельцев, и даже со всеми атрибутами вроде наготы, плети и ошейника.
Она перекатилась на спину. Её плечо касалось моего бедра.
— У Господина есть рабыня, — вздохнула Лаура, — её зовут Асперич.
— Да, — кивнул я.
— Я ненавижу её, — заявила она.
— Это не твоё дело, — осадил её я.
— Она лучше Лауры? — поинтересовалась рабыня.
— В тысячу раз, — заверил её я.
— Признаться, мне это трудно в это поверить, — сказала она.
— Почему же? — полюбопытствовал я.
— Это не из-за неё Вы покинули Брундизиум, не за ней Вы последовали навстречу трудам и опасностям северных лесов, — пояснила она. — Не ради неё Вы рисковали своей жизнью, оставаясь в одиночку в лесу!
— Уже поздно, — заметил я.
— Чем для вас является Лаура? — спросила она.
— Не больше, чем глупой рабыней, пойманной беглянкой, которую следует вернуть её владельцам, — ответил я.
— И это после всего того, что Вы сделали со мной? — возмутилась рабыня. — После всего того, что Вы заставили меня почувствовать?
— Ты — рабыня, — напомнил я ей.
— Я ненавижу вас, — заплакала девушка.
— Но, конечно, — добавил я, — Ты аппетитный кусочек рабского мяса, вполне заслуженно оказавшийся в ошейнике.
— А плеть она целует так же как Лаура? — осведомилась она. — Может ли она лучше Лауры ползти к вам на животе? А ей губы столь же теплы, мягки и призывны на вашем бедре, как губы Лауры?
Я промолчал, ненадолго задумавшись.
— Уверен, что она очень хороша, — заявила рабыня.
— Она горяча и красива, — сказал я.
— Но, возможно, она не ваша рабыня, — предположила Лаура.
— Рабыня — это рабыня, — пожал я плечами. — Они — взаимозаменяемы.
— У господина есть преимущество передо мной, — буркнула она.
— И какое же? — полюбопытствовал я.
— Рабыня, — ответила девушка, — должна говорить правду.
— Я понял, — кивнул я.
— Вот и скажите мне, почему за одну рабыню платят больше чем другую? Почему за одну рабыню дают столько, что можно купить корабль, а за другую столько, что не хватит и на деревянную миску и ложку? Почему одну рабыню меняют на целый город, а другую на тарскоматку? Почему одну девушку покупают, чтобы приковать цепью у подножия трона Убара, и другую, чтобы носить воду на полях или карьерах?
— Встань на колени, — приказал я, — повернись, опусти голову в листья.
— Да, Господин, — покорно приняла она указанную позу.
Она совсем не казалась раздосадованной.
— Ты быстро и хорошо повинуешься, земная женщина, — констатировал я.
— Я больше не земная женщина, — ответила она. — Теперь я — гореанская рабыня.
— Далеко же Ты теперь от того прохода в большом магазине, в котором я увидел тебя впервые, — усмехнулся я.
— Да, Господин, — согласилась рабыня.
— Могла ли Ты ожидать, что однажды окажешься здесь и станешь такой, какой Ты стала теперь? — спросил я.
— Нет, Господин, — призналась она.
— Но теперь Ты здесь, и именно такая, — сообщил ей я.
— Да, Господин.
И тогда я снова использовал её для своего удовольствия.
Глава 50
Он не рисковал и не предоставил мне ни единого шанса.
Весь путь назад к корабельному лагерю я проделала раздетая, что распространено в случае возвращения беглой рабыне её прежним владельцам. Это не только даёт понять рабыне, что она повела себя неправильно, чем вызвала недовольство, но также привлекает к ней внимания. Одетая в тунику рабыня теряется среди других, одетых точно так же рабынь, на неё никто не обратит особого внимания. Зачем давать ей шанс убежать снова? С другой стороны, голая рабыня сразу выделяется среди своих одетых сестёр, она бросается в глаза на их фоне. Нагота, по-своему, снижает вероятность повторного побега. Более того, всё время пока мы шли к корабельному лагерю, руки мои были скованы наручниками за спиной, он не выпускал из руки поводок, закреплённый на моей шее. В местах, казавшихся опасными, он обычно вёл меня за собой, но в редколесье он зачастую приказывал мне идти впереди, почти как рабыня на прогулке. Останавливаясь на ночёвку, он приказывал мне лечь на живот или на спину и заковывал мои руки в наручники вокруг небольшого дерева.