В пути к корабельному лагерю он не стеснялся использовать меня, как обычно используют рабыню, особенно по вечерам и ночью, но иногда и в течение дня, когда на него накатывали потребности, причём, случалось это довольно часто, так что я много раз была опрокинута в кучи опавшей листвы.
Впрочем, зачастую во время привалов я сама, просительно хныкая, ползла к его ногам. Никогда, в бытность мою свободной женщиной я не подозревала, насколько печальны, непреодолимы и даже болезненны, могут быть потребности рабыни, насколько беспомощной она становится в их власти. Конечно, я предполагала, ещё когда жила на Земле, что я буду готова отдаваться своему господину, и надеяться он останется мною доволен. Но с тех пор как я оказалась на Горе, с тех пор как на меня надели ошейник, выжгли на моём бедре рабское клеймо, и я осознала себя имуществом, домашним животным, всего лишь живым товаром, полуголой рабыней, эти чувства и потребности стали намного острее. А потом, в корабельном лагере, меня отправили в рабский барак и приковали цепью к циновке. Именно там я начала ощущать экстаз и ужас, беспомощность и восторг, которые сопровождают тех, в ком зажжены рабские огни. И вот теперь, после моей очередной поимки, в руках моего захватчика, того самого, чьего прикосновения я так отчаянно и давно, ещё с моего прежнего мира, ещё до моего похищения, жаждала, эти огни, возможно, позабавив его, запылали так, что я нашла себя их пленницей и жертвой. Несомненно, частично это было следствием его безжалостного умению и опыта в разжигании таких огней в животах рабынь, но в немалой степени и потому, что я была почти беспомощна перед ним, даже будучи свободной женщиной на моей родной планете. Он, такой суровый, зрелый, уверенный и сильный, был самым волнующим и привлекательным мужчиной, которого мне когда-либо приходилось видеть. И здесь в этом богатом, зелёном, диком, опасном, экзотичном мире, его мире, я была перед ним уже не в статусе свободной женщины, но простой гореанской рабыней. И к своему страху, огорчению и унижению, учитывая то, что было сделано со мной в этом мире, я обнаружила, и это не могло меня не встревожить, что почти любой мужчина мог бы теперь сделать это со мной, любой, а не только тот, чьего ошейника хотела с таким мучительным желанием. Теперь я не сомневалась, что я не смогу сдержать ответной реакции, и как рабыня отзовусь на прикосновение почти любого из этих высокомерных, властных гореанских самцов. Они великие умельцы в разжигании рабских огней в животе женщины, и они хорошо знают, как надо делать её рабыней.
— Вешки, Господин, — констатировала я.
— Ларлы внутри, — заключил он.
— Иногда их не выпускают, — заметила я, вспомнив, что именно от этого зависел мой первый побег.
— Скорее наше приближение заметили, — предположил мужчина. — Ларлов отозвали, но наблюдение, наверняка, усилено.
— Неужели так обязательно передавать меня пани? — спросила я.
— Конечно, — кивнул он.
— Что будет сделано со мной? — поинтересовалась я.
— Я уже возвращалась к вешкам, — призналась я, — случайно.
— Возможно, не так уж и случайно, — пробормотал мужчина.
— Я не понимаю, — растерялась я.
— Взгляни туда, — указал он сквозь деревья.
— Корабль, большой корабль! — воскликнула я.
— Мы успели вовремя, — прокомментировал он. — Корабль ещё на месте.
Было трудно что-либо разглядеть сквозь листву, но было очевидно, что большой корабль всё ещё пришвартован к своему причалу.
— Но времени до его отхода осталось не так много, — заключил мужчина.
— Господин? — не поняла я.
Тогда он развёл в стороны ветви и, указав на причал, сказал:
— Вон видишь, высокий шест к северу от причала, напротив кормы судна.
— Да, Господин, — кивнула я.
Я была уверена, что, когда я работала на причале, этого шеста там не было.
— На его верхушке, — продолжил он, — на лине, поднят вымпел.
Он указал на длинный, конический, треугольный, полощущийся на ветру лоскут ярко-алого шёлка. Вероятно, его можно было заметить с большого расстояния.
— Сейчас идут заключительные приготовления, — пояснил мужчина. — Спуск вымпела будет означать, корабль отдаёт швартовы и выходит в рейс.
— И за сколько дней до отплытия его должны были поднять? — поинтересовалась я.
— Я слышал что-то насчёт трёх дней, — ответил он.
— Но один или два дня уже могли пройти, — заметила я.