Мой конвоир начал сматывать верёвку с моего тела, и затем даже развязал мои руки. С каким наслаждением я снова почувствовала желанный воздух на своём теле. «Итак, — подумала, растирая запястья, — я была связана как тарск. Уж не думает ли он, что я должна его поблагодарить за это?» На мне всё ещё оставался ошейник его поводка и собственно сам поводок.
— Воистину приемлемая, — заключил охранник.
Я стояла красиво, как меня когда-то обучали, как и должна стоять рабыня. Я встала так, даже не задумываясь. Спустя какое-то время все мы привыкаем делать это автоматически. Через некоторое время всё что делает кейджера, стоит на ногах или на коленях, идёт или позирует, сидит или лежит, она делает предельно изящно. Как кейджера, она должна быть красивой. В этом вопросе ей не предоставлено ни выбора, ни поблажки. Плеть всегда маячит где-то неподалёку. Ей не позволены неловкость и неуклюжесть, грубость или небрежность движений, неряшливость приемлемая от свободной женщины. Я предполагаю, что в этом есть что-то от танцовщицы. Ранее у столба на верхней площадке лестницы я совершила оплошность, но мне было довольно трудно встать изящно, учитывая, как я была связана. К счастью, я не была наказана, мне всего лишь дали шанс исправиться и встать снова, на этот раз должным образом.
— Обычно мы отбираем у них туники, когда они оказываются внутри, — заметил охранник.
— Это беглая рабыня, — объяснил мой конвоир.
— Я понял, — протянул охранник, с интересом уставившись на меня.
Пойманных рабынь, как уже было упомянуто ранее, обычно возвращают их владельцам голыми. Нагота, по-своему делает повторный побег менее вероятным. Практически сразу после моей поимки он забрал у меня одежду. Теперь у меня появились подозрения, что подобное соображение могло бы объяснить отсутствие одежды у кейджер, изолированных внутри частокола. «Действительно ли они настолько особенные, — размышляла я, — что подобная предосторожность показалась необходимой, или это — часть некого плана, должного усилить ауру особенности и таинственности, которой, казалось, было окружено это место, возможно, вполне сознательно?»
— Как её назвали? — осведомился охранник.
— Лаура, — ответил мой конвоир.
Тогда охранник вытащил из своего кошелька маркер, и я почувствовала, как его мягкий кончик заскользил по моей левой груди. Посмотрев вниз, я увидела там несколько символов, которые мне были совершенно неизвестны.
— Там написано, — снизошёл до пояснений охранник, — «Лаура».
— Другие, насколько я могу судить, не подписаны, — заметил мой конвоир.
— Они — призовые рабыни, — пожал плечами охранник. — Это отличит её от остальных.
— Мне кажется странным, — хмыкнул мой конвоир, — что потребуется какая-то маркировка, чтобы дать это понять.
— Уверяю тебя, — усмехнулся охранник, — твоя красотка ни в чём им не уступит.
Признаюсь, я была несказанно рада, услышать эту непрошенную, независимую оценку. Какая женщина, хоть рабыня, хоть свободная, не хочет, чтобы её признали красивой? «Ах, если бы только он мог бы видеть меня такой», — подумала я. Как я надеялась, что он мог бы найти меня интересной, тем интересом, который мужчина испытывает к женщине, которую он мог бы купить. Конечно, он получил от меня немало удовольствия по пути к корабельному лагерю, того самого удовольствия, которое рабовладелец получает от своей рабыни. Но также он хорошо научил меня тому, что я была бессмысленным объектом удовольствия, и хотя сам он всего лишь использовал меня, порой с небрежностью и безразличием, я кричала от потребностей, экстаза и беспомощной страсти. А что он мог поделать? В лесу кроме меня никаких других доступных ему рабынь не было, я была единственной на много пасангов вокруг. Я была не больше, чем имевшимся под рукой удобством для его жажды, удобством, находившимся от него не дальше длина его поводка. Могла ли я заинтересовать его, как рабыня желает заинтересовать владельца? Будь я свободной женщиной, возможно, я могла бы мучить его, заставлять его жаждать меня, флиртовать, позволять приближаться и затем отталкивать от себя, требовать внимания и торговаться, дразнить и язвить, намекать на свою благосклонность, а затем, возможно, с притворным удивлением или презрением, отказывать в них. Разве я не смогла бы сделать своё компаньонство, если бы я интересовалась этим, призом в игре, в которую играли многие, и из которой я, по своей прихоти, могла выйти в любой момент? Разве я не смогла бы продать себя на моих собственных условиях, когда я сочла бы это целесообразным, лицу, предлагающему самую высокую цену, за статус и богатства? Но в таких делах нельзя спешить. Соблазнение, кажущиеся обещания, а затем отказ. Какая власть имеется в расположении свободной женщины! Разве это не самое приятное времяпрепровождение, одно из наиболее захватывающих развлечений, со всеми его эпизодами, историями и забавами, причём дважды восхитительными, сначала в исполнении, а затем, ещё раз в воспоминаниях и пересказах? Смакование таких деяний, конечно, является фабулой большинства разговоров на посиделках свободных сестёр. Кто окажется самой квалифицированной в этой игре, на чьём счету больше всего побед, которая из них записала в свой актив больше всего разбитых сердец, кем будут восхищаться на этой неделе, чьему примеру будут подражать и кому больше всех завидовать? Но я не принадлежала к сомну таких женщин. Я была рабыней. Ничто из такой тактики, уловок и хитростей не может быть моим оружием. Мы в полном распоряжении свободных людей. Мы должны повиноваться, без промедлений и без сомнений. Простого слова, жеста или щелчка пальцев достаточно, чтобы командовать нами. Разве я плохо изучила это в лесу? Мы торопимся исполнить любое желание наших владельцев. Нам можно только надеяться, что мы сможем им понравиться, что мы будем им приятными, что нами будут довольны, ведь в противном случае мы должны ожидать наказания. Так что, игры свободной женщины далеки от рабыни. Впрочем, я и сама не жажду играть в них. Более того, такие игры могут быть опасными. Гореанские мужчины не любят, когда с ними шутят. Та же самая свободная женщина, которая ещё недавно могла бы дразнить небрежно надетой вуалью, или мельканьем туфель под подолом, позже может найти себя раздетой и в ошейнике у ног некого товарища, которого утомили её игры. Почему они ведут себя так, спрашивала я себя? Может, они хотят ошейник?