— Обычная, посредственная шлюха, среднее рабское мясо, не знаю как заслужившее ошейник, — проворчал мой конвоир.
— Может, тут вовлечены некие другие соображения? — предположил охранник.
— Политические соображения? — уточнил мой конвоир.
— Возможно, — пожал плечами охранник и сменил тему: — Вымпел всё ещё поднят?
— Да, — кивнул мой конвоир.
— Напои её, — указал охранник в сторону резервуара, — а потом отведи в конуру и закрепи, как тебе хочется. Позже я пришлю рабыню, чтобы накормить её.
И меня подвели к резервуару.
— На четвереньки, — скомандовал мой конвоир. — Пей.
Опустившись на четвереньки у края резервуара, я наклонилась и припала губами к воде. Поводок свисал с кольца на моём ошейнике и поднимался к руке мужчины. Я хорошо знала, как меня поставили и как поили. Разве не также могли бы поить слина или верра? Такими тонкими способами рабыне часто напоминают о том, что она — животное, которое, при этом, вероятно, представляет некоторый интерес для мужчин.
Потом меня отвели к канаве около стены, где позволили облегчиться.
— А теперь, — сказал он, — снова вставай на четвереньки и ползи в конуру.
Мужчина шёл рядом со мной, вплоть до того момента, когда я, по-прежнему оставаясь на четвереньках, вползла в полумрак конуры. Мне вспомнилось, «присмотр» за мною был передан в его ответственность.
Моим глазам потребовалось некоторое время, чтобы приспособиться к сумраку конуры. Подо мной был крепкий пол, сбитый из толстых плах, а вокруг бревенчатые стены. Внутри было несколько рабынь, но и свободных мест хватало. Насколько я могла сказать, ни одна из девушек не была прикована. Моё внимание, когда мои глаза окончательно привыкли к тусклому свету, привлекла одна из рабынь. Девушка сидела в стороне, низко опустив голову, её длинные тёмные волосы рассыпались по коленям, которые она обхватила обеими руками. Она казалась воплощением безнадежности и страдания. Но, что поразило меня больше всего, так это то, что она, единственная из всех рабынь внутри частокола, была в платье. Конечно, платье это было без рукавов, как и подобает рабской одежде, но его длина, если бы она встала, вероятно, прикрыла бы её ноги по самые щиколотки. Несомненно, это был предмет одежды рабыни, но это не была туника, не обычный, короткий предмет одежды из тех, в которые рабовладельцы так любят наряжать своих девушек, чтобы напомнить им, что они — рабыни, и которые, к удовольствию мужчин, оставляют немного места для полёта фантазии относительно их прелестей и их очарования, или намного более откровенный камиск, в некоторых городах даже запрещённый для публичного ношения. Тем не менее рабыня будет жалобно выпрашивать разрешить ей носить любой их этих предметов одежды, и будет несказанно благодарна, если ей это позволят. Скорее это был тот вид рабской одежды, в который почтенна матрона могла бы одевать своих рабынь, если бы она решила развлечь своих сыновей. Я была уверена, что это был единственный предмет одежды, который носила та странная рабыня. К тому же, это платье, несомненно, не имело никакого закрытия снизу. Единственный предмет рабской одежды, о котором я знала, у которого такое закрытие имелось, был турианский камиск. Я не понимала, почему именно этой рабыне, и никому из других, разрешили носить одежду, причём столь изысканную и скромную.