Почему, задавалась я вопросом, их закрыли капюшонами? Уверена, с точки зрения мер безопасности в этом не было никакой необходимости. Они были скованны в караван, а их руки надёжно удерживались за спиной наручниками. Тогда я предположила, что это могло бы быть сделано, чтобы ещё больше прояснить им тот факт, что они были рабынями. Но с другой стороны, размышляла я, так ли нужно было для этой цели скрывать их лица? Версию относительно того, что их скрывали из-за того, что их красота могла иметь некий непредвиденный эффект на сильных мужчин, я всерьёз не рассматривала, поскольку, хотя они и были красавицами, но в корабельном лагере мне случалось встречать немало девушек, которые ни в чём им не уступали, а то и превосходили. Итак, пришла я к выводу, скорее капюшоны были нужны для того, чтобы их не отличили одну от другой, чтобы их не опознали. Но был ли какой-нибудь смысл, спросила я себя, в том, чтобы скрывать обличие этих рабынь? Какая разница, опознают кого-либо из них или нет?
Я увидела, как караван начал медленно двигаться к воротам частокола. Один из мужчин, сопровождавших охранника, вёл за левую руку девушку, стоявшую в колонне первой. Сам охранник, по-прежнему державший лампу в руке, шёл слева от каравана. Два его товарища с наружного поста повернулись и, освещая путь факелами, направились к широкой лестнице, ведущей вниз к реке.
— Господа! — в отчаянии позвала я.
Но никто даже не обернулся.
Караван продолжал движение.
— Господа! — крикнула я.
Корабельный лагерь, судя по всему вот-вот будет оставлен, а вместе с ним и частокол, и строения на южном берегу Александры. А как же я? Обо мне что, забыли? Я же сама освободиться не смогу!
— Господа! — снова закричала я. — Господа!
Я встряхнула цепи. Натянула их. Всё было бесполезно.
Наконец, я осталась одна, не только в конуре, но и в пределах частокола.
Я — беглая рабыня.
Неужели, спрашивала я себя, меня в наказание оставили здесь, одну, прикованную цепями, без еды и воды? Уж лучше, подумала я, быстрое внимание слина или, более медленное, но менее болезненное кустов-пиявок.
— Господа! — что было сил закричала я. — Пожалуйста, я здесь! Не оставляйте меня! Не оставляйте меня! Пощадите меня!
Я снова и снова тянула и трясла цепи.
— Господа! — всё более отчаянно кричала я. — Господа!
Вскоре небо посерело. Тор-ту-Гор, «Свет над Домашним Камнем», общая звезда двух миров, Земли и Гора, приближался к горизонту. Начиналось холодное, промозглое утро. Спустя несколько енов я смогла различить заострённые концы кольев палисада, а ещё чуть позже, в предрассветной серости, проявились контуры площадки за дверью конуры, продуктовое корыто у стены и небольшой резервуар с водой, из которого мне вчера разрешили напиться, пусть и стоя на четвереньках и на поводке. Я видела, что ворота оставили открытыми. Несомненно, это было потому, что они решили, что внутри частокола никого не осталось.
— Господа! — заплакала я. — Господа!
И вдруг меня накрыла холодная волна ужаса. Я почуяла запах дыма. Похоже, местные строения решили предать огню! Вероятно, частокол, также будет сожжён! Собираются ли, пришла мне в голову совершенно несвоевременная мысль, точно так же поступить и с корабельным лагерем по ту сторону реки?
Мужчины наверняка приготовили всё так, чтобы огонь распространялся от дома к дому, и, возможно, к частоколу. А что если сам частокол уже был подожжён с внешней стороны? И тут я услышала треск огня. Я кричала, звала, снова и снова, вопила, пытаясь привлечь к себе внимание, но если меня кто-либо и услышал, то я не заметила ни малейших признаков этого. Как я кричала! Какой беспомощной я была в этих цепях. Я чувствовала тепло, разливавшееся за моей спиной, столь аномальное и пугающее этим холодным утром. Возможно, задняя стена конуры уже была охвачена огнём. Через дверь я видела дым, вздымавшийся тёмными, страшными, удушливыми облаками, а затем внезапный порыв ветра на мгновение разорвал пелену дыма и взметнул вверх фонтан искр, многие из которых, как только ветер стих, словно горячий, яркий дождь, посыпались на площадку перед конурой. Стало трудно дышать. По щекам бежали слёзы, удушливый дым резал глаза, лёгкие рвал кашель. Я отчаянно тянула цепи. Вдруг в дверном проеме выросла крупная, тёмная фигура. Её чёрный контур смутно обрисовывался на фоне огня полыхавшего за его спиной. Он кашлял и озирался. Думаю, что одну руку он держал перед лицом.