— Я нахожу, что она вызвала недовольство.
— Она будет выпорота, — заверил меня тот.
— Позже, — отмахнулся я.
— Сэр? — удивился он.
— Сейчас Ты наденешь вот это, — сказал я, снимая свой плащ, — надвинешь капюшон и выйдешь передо мной через дверь.
— Ни за что, — отшатнулся мужчина.
— А я думал, что Ты хочешь жить, — хмыкнул я.
Он накинул на себя плащ и сдвинул капюшон, прикрыв им лицо.
— Что здесь происходит? — спросил тавернер, выходя из-за чана.
— Не вмешивайся, — бросил я ему.
Посетители с интересом уставились на нас, некоторые поднялись, но никто не приблизился.
— А теперь, — сказал я помощнику тавернера, — Ты выйдешь из таверны, и повернёшь налево, к причалам.
Ему ничего не оставалось кроме как натянуть капюшон и, плотнее запахнув плащ, направиться в выход из таверны. Я дал ему отойти на несколько ярдов, а потом пошёл следом. Когда он покинул зал таверны, я на некоторое время задержался на пороге. Наконец, вышел и я.
Как и ожидалось, вскоре из тени вынырнули фигуры. Две, хотя я ожидал троих. Они последовали за помощником тавернера, а уже за ними последовал я. Огни таверны быстро исчезли позади. Улицы в этой части города узкие, извилистые и неосвещённые. Обычно припозднившиеся горожане, которым нужно пересечь такие улицы, берут с собой фонарь или факел, либо доверяют их нести другим, нанимая для этой цели охранников.
Вполне в соответствии с моими ожиданиями, вскоре две фигуры ускорили шаг, догнали и схватили помощника тавернера. До меня донеслись звуки ударов. По-видимому, в ход пошли дубинки. Подозреваю, в их намерения входило только избить и оглушить жертву, чтобы потом связать и доставить в некое заранее оговоренное место. Вот только парни не догадались посмотреть по сторонам, и не заметили моего приближения.
Это была даже не драка, а расправа.
— Что Вы с ними сделали? — простонал помощник владельца таверны.
— Они в порядке, — успокоил его я. — Вы не потеряете двух клиентов.
Я не стал ломать шею первому, или перебивать хребет второму. Мне показалось, что будет вполне достаточно привести их в бессознательное состояние, что я и сделал, схватив обоих за волосы, когда они наклонились над своей упавшей жертвой, и столкнув их дбами. Две дубинки валялись где-то на тротуаре, но искать их в темноте было делом сложным, да и не нужным.
— Что Вы делаете? — спросил мужчина, услышав шорох.
Было темно, хоть глаз выколи.
— Вознаграждаю наши усилия, — усмехнулся я. — Ты неплохо сыграл свою роль.
— Мою роль? — не понял он.
— Конечно, — хмыкнул я, вложив в его руку один их кошельков, оставив себе второй.
— Здесь поблизости найдётся бак для мусора? — поинтересовался я.
— Да, — ответил мужчина, — даже несколько, ближайший ниже по улице, ближе к берегу.
— Отдай мой плащ, — велел я. — У воды будет холодно.
Нам не понадобилось много времени на то, чтобы дотащить двух бузотёров до мусорного бака и перевалить их тела через его край.
— Ну и как это теперь объяснять? — спросил помощник тавернера.
— На них кто-то напал в темноте, оглушил и ограбил, — усмехнулся я.
— Не думаю, что их наниматель обрадуется, — заметил мой попутчик.
— Подозреваю, что он будет рад даже больше, чем Ты можешь себе представить, — отозвался я.
— Вы превзошли его ожидания? — уточнил догадливый малый.
— По крайней мере, я на это надеюсь, — хмыкнул я.
— Выходит, ваш наём будет стоить два статерия? — предположил он.
— Думаю да.
— Я должен вернуться в таверну, — сказал мужчина.
— Мы пойдём вместе, — сообщил ему я. — Полагаю, что теперь смогу получить моё оружие.
— Конечно, — согласился он.
На каком корабле, размышлял я по пути к таверне, я отправлюсь в путешествие? Конечно, эти дни я частенько наведывался на причалы, последний раз сегодня утром, ожидая, сам не знаю чего. Кого я высматривал, кого ждал?
Я помнил что, её номер на торгах был сто девятнадцать, но она не имела никакого значения.
Она была рабыней.
Глава 7
Меня вместе с несколькими другими девушками течение многих дней держали в то ли подвале, то ли темнице, у подножия лестницы, на сырой, провонявшей соломе. Только по изменению тусклого света, просачивавшегося внутрь сверху, сквозь узкие зарешеченные окна, мы могли судить о времени проведённом здесь. Первые четыре дня меня держали в сирике, но потом его сняли. Наконец-то я смогла свободно двигать руками и ногами, и не чувствовать тяжесть на своей шее. Насколько беспомощны мы, находясь в сирике, но и, возможно, красивы. Однако, спустя всего два дня, меня, как и некоторых других, приковали к стене. Они могут делать, да и делают, с нами всё, что они придёт в голову. Это было сделано посредством ошейника и цепи, которая шла к тяжёлому кольцу, свисающему со штыря, вмурованного в стену. Теперь я чувствовала себя ещё более беспомощной, чем когда носила сирик, в котором я хотя бы могла перемещаться, хотя и маленькими шажками. Также сирик позволяет поднимать руки, например, чтобы поднести пищу ко рту, когда нам разрешают использовать для руки, чтобы питаться. Теперь я могла перемещаться не далее, чем на два или три фута от стены. Ошейник тяжело оттягивал мою шею, цепь лязгала при каждом моём движении. Несомненно, самого подвала, или темницы, с её толстыми, массивными стенами, было вполне достаточно, чтобы удержать нас на месте. Внутри помещения мы были совершенно беспомощны, учитывая стены, зарешеченную дверь наверху узкой каменной лестницы, нашу наготу, мужчин вокруг и много чего ещё, но, как мне кажется, у цепей, того или иного вида, скорее всего, была и другая цель или цели. Не исключено, они должны были послужить для нас символическим, консультативным или, возможно, поучительным моментом, который должен был окончательно избавить нас от сомнений в том, что мы были рабынями, только этим и ничем, кроме этого. Или же, возможно, дело было просто в том, что мужчинам нравится видеть нас такими, столь уязвимыми и беспомощными в таких узах, в узах, которые они выбрали для нас. Я предполагаю, что должна была бы негодовать из-за своей наготы и таких вот ограничений, а также из-за частого выставления на открытое, публичное, тщательное исследование, стоило только мужчинам того пожелать. Они рассматривали и оценивали нас так, словно мы были животными, впрочем, мы теперь и были животными, и прекрасно сознавали это, особенно, когда были вынуждены пить и есть из корыт, стоя на четвереньках и не имея права использовать руки. Но я почему-то сочла, что всё это, моя беспомощность, моё подчинение бескомпромиссному мужскому доминированию, так или иначе, мне подходит, соответствует, успокаивает и волнует. Здесь, как никогда на Земле, я почувствовала себя женщиной, впервые, радикально и фундаментально женщиной, далеко вне того, что я испытала на Земле. Можно сказать, что здесь я, наконец-то, изучила, кем я была по своей природе и характеру. Мне больше нет нужды симулировать быть кем-то ещё, своего рода искусственным мужчиной, псевдомужчиной или гротескной копией мужчины, ни даже чем-то напоминающим мужчину, или существом, для которого пол должен быть незначительным или не важным, а то и вообще существом среднего рода, без пола и без смысла к существованию, меньше чем ничто, не больше, чем социально сконструированный артефакт. Теперь я была той, кем я была на самом деле, причём полностью, пусть мои ноги по щиколотку тонули в гнилой соломе, пусть я была нагой и находилась на другой планете. Несомненно, это было связано не только с моими потребностями и той несчастливостью, с которыми я столкнулась на Земле, но также и с мужчинами этого мира, доминирующими, властными, зрелыми, рассматривавшими меня как женщину и как рабыню, и обращавшимися со мной как с таковой. Эти мужчины оказались настолько естественными, настолько ошеломительными и сильными, что перед ними я окончательно осознала себя рабыней, что перед ними я могла быть только рабыней.