Я вернулась к остальным девушкам, упала на колени, спрятала лицо в ладони и разрыдалась.
Со скрипом распахнулась дверь на верхней площадке лестницы.
Я подняла взгляд туда. Увесистый ошейник оттягивал мою шею. От ошейника к кольцу шла тяжёлая, толстая цепь. Я нисколько не сомневалась, что эти ошейник и цепь, как и все остальные в этом подвале изначально предназначались для мужчин, возможно преступников или военнопленных, приготовленных к отправке в карьеры или на галеры. Я предположила, что этот подвал или темницу, арендовали или выкупили для размещения рабынь из-за нашего количества, необычного для этого места или сезона. Я мало что понимала из того, что происходило вокруг нашей тюрьмы. Можно сказать, что и ничего. Никто не собирался нас информировать. Мы — кейджеры. Предполагается, что любопытство нам не подобает. Стали бы пастухи делиться своими планами с веррами или кайилами? Конечно, я бы предпочла цепи, браслеты и прочие аксессуары работоргового дома, в котором меня обучали. Они лёгкие, тонкие, тщательно выделанные, привлекательные и предназначенные для женщин. Они, как клеймо и ошейник, предназначены для того, чтобы подчеркнуть и усилить нашу красоту. Узы женщины, как и её одежда, если ей таковую разрешат, должны служить для того, чтобы на неё было приятно посмотреть. В них она должна быть оформлена, представлена и показана предельно волнующе и привлекательно, чтобы у любого, кто её видит, возникло желание её купить. Полагаю, что осталось только добавить, что также мы в них столь же прекрасны и женственны, сколь и беспомощны. Они ограничивают нашу свободу с совершенством.
Судя по всему, было раннее утро.
По лестнице спустились три человека. Один держал несколько коротких отрезков шнура и полосы тёмной ткани, с плеча второго свисало несколько петель верёвки. Последний из вошедших, одетый в синюю тунику, нёс доску для письма и карандаш.
Рабыни вжались в стены, словно хотели быть как можно дальше от них.
Если я не сбилась со счёта, то это был мой одиннадцатый день, проведённый в этом, то ли подвале, то ли темнице. Мне уже приходилось видеть этих троих прежде, возможно, четыре или пять раз. Они были охранниками или дежурными, которые приводили девушек сюда, или сопровождали их вверх по лестнице на выход из подвала.
Без приказа или сопровождения охранников нам было запрещено подниматься по этой высокой, узкой лестнице шедшей вдоль одной из стен и заканчивавшейся зарешеченной дверью, открывавшей доступ к остальным зонам хранения. Нам было известно назначение шнуров, полос ткани и длинной верёвки.
В доме и в этом подвале, из разговоров девушек я узнала о прекрасном Ко-ро-ба, шумном Харфаксе, могущественном Аре и даже о далёкой, обширной Турии.
Почему нас не могли купить для таких мест?
Но мы узнали шнуры, полосы ткани и длинную верёвку.
— Всем молчать, — предупредил нас товарищ в синем.
Мы уже стояли на коленях, поскольку находились в присутствии свободных мужчин. В этом мире рабов и свободных отделяет пропасть. Подозреваю, что немногие на моей прежней планете были бы не в состоянии хотя бы начать постигать характер этой пропасти. Разумеется, это касалось и меня в бытность мою на Земле. А потом я стала рабыней. Свободный человек — человек, рабыня — нет. Она — животное, и как таковое её обычно отмечают клеймом и ошейником. И как любое другое животное, она может быть продана и куплена, и с нею будут поступать так, как понравится её владельцам. У свободного человека есть каста, клан и Домашний Камень. Рабыня не имеет ничего, она сама принадлежит. Свободный человек сознаёт себя свободным и ощущает себя таковым. Рабыня знает о своей неволе, и ощущает себя соответственно. Она существует для господина и надеется, что он будет ею доволен.
Глаза мужчины скользнули по нам, стоявшим на коленях в грязной соломе, голых, замерших в ожидании под их оценивающими взглядами.
Конечно, мы были напуганы. Мужчины могли сделать с нами всё, что им могло понравиться. Мы были рабынями.
— Вспомните номера своих лотов, — приказал товарищ в синем, с доской и карандашом.
У нас не было имён. Нас ещё никак не назвали. Да даже если бы нас назвали, если бы назвали вообще, то это были бы не имена, а рабские клички, данные нам хозяевами, которые могли их с такой же лёгкостью отобрать или поменять, стоило им только этого захотеть. А разве у верра или тарска есть имя?
— Я называю номера, а вы встаёте в линию, стоя, лицом ко мне, голову держать опущенной, запястья скрещенными за спиной, — сообщил нам мужчина в синем.
В прежние разы в шеренгу вызывали то десять, то, и это гораздо чаще, целых двадцать девушек.