Пару дней спустя меня, спешащую с бурдюком по причалу, остановил и приказал встать на колени высокомерного вида мужчина в синих одеждах и доской для записей в руках. Теперь я знала, что он был из касты Писцов. Его сопровождали двое вооружённых мужчин.
— Номер твоего лота на торгах в Брундизиуме, — сказал он, заглядывая в бумаги, лежавшие на доске, — был сто девятнадцать.
— Да, Господин, — подтвердила я.
— Теперь Ты — Лаура, — констатировал писец.
— Да, — кивнула я, — если это понравится Господину.
— Варварка, — добавил он.
— Да, Господин, — вздохнула я.
— Встань, — велел он, — и скрести запястья за спиной.
Когда рабыня получает приказ, у неё даже мысли не возникает о неподчинении. Через мгновение мои запястья были связаны сзади. Это подчеркивает фигуру и выглядит привлекательнее, чем когда узел спереди. Кроме того, это является стимулирующим моментом, поскольку пленница чувствует себя более беспомощной и более уязвимо выставленной напоказ. Свободный конец верёвки был поднят, дважды обмотан вокруг моей шеи и завязан узлом на горле. Осталось ещё, приблизительно футов пять или шесть свободной верёвки, вполне достаточно, чтобы послужить в качестве поводка.
Я не понимала того, что происходило, и, конечно, был напугана.
— Могу ли я говорить? — спросила я.
— Нет, — отказали мне.
— Проведи её до конца причала, а потом назад, — сказал писец одному из своих сопровождающих.
По пути нам повстречались несколько рабочих и кое-кто из рабынь. Некоторые мужчины не без восхищения хлопнули себя правой ладонью по левому плечу. Лица других расплылись в улыбках.
— Неплохо, — заметил один.
— Превосходно, — похвалил другой.
Некоторые из рабынь, казалось, были удивлены, но затем отвернулись, вернувшись к своим обязанностям.
Наконец, меня привели к восточному концу длинного причала, туда, где я первоначально получила приказ встать на колени. Писец и второй его сопровождающий ожидали нас там.
— Господин, — обратилась я к писца, — могу ли я говорить?
— Нет, отрезал он, а потом, повернувшись к тому из своих сопровождающих, который держал в руке мой импровизированный поводок, сказал: — Отведи её в рабский барак.
— Нет! — взмолилась я. — Не надо! Пожалуйста, нет!
— Этой фигуристой шлюхе, — усмехнулся его товарищ, — там самое место.
И меня повели на поводке прочь с пирса.
Насколько глубоко в этот момент прочувствовала я тяжесть ошейника, окружавшего мою шею!
— Тише, — мягко сказал он, — тише.
— Господин! — простонала я.
У него были такие сильные руки, и я сознавала себя рабыней, только рабыней и ничем больше. Насколько далёк теперь был мой прежний мир, и я сама, какой я себя ещё помнила!
Я должна проснуться, мелькнула у меня дикая мысль. Я не могу быть этим! Я не могу быть здесь, в этой темноте, на этой цепи! Насколько сильны были его руки! Насколько беспомощна была я в его объятиях!
«Нет, нет, — думала я, а потом сразу, — да, да, пожалуйста, да».
Время от времени девушек отсюда уводили и заменяли на других. Даже за то время, что я была здесь, появилось несколько новых девушек, а другие исчезли.
— О-ох! — вырвалось у меня.
— Хорошо, — прокомментировал мужчина.
Я хотела сопротивляться, но я не хотела сопротивляться.
«Я не могу быть этим», — думала, но я знала, что это было именно то, чем я была. Моё бедро несло отметину, ясную, чёткую, однозначную. Её трудно было бы перепутать с чем-то ещё. Мою шею оттягивал тяжёлый металлический ошейник, к которому была прикреплена цепь, примкнутая к крепкому кольцу, прибитому к полу рядом с моей циновкой. Под этим ошейником был ещё один, лёгкий, металлический, плотно обхватывавший мою шею. Он оставался там, видимый, запертый, как и в то время, когда я могла вставать, ходить по лагерю, спешить к подозвавшему меня мужчине, приносить что-нибудь или уносить, убирать, стирать, гладить, выкапывать корни, собирать ягоды, исполнять любые обязанности, какие бы мне ни поручили. А ещё раньше у меня была туника, столь волнующая мужчин, в которой я чувствовала себя выставленной на всеобщее обозрение и уязвимой! Она совершенно не скрывала меня от их восхищённых взглядов!
Мои ногти процарапали по циновке, из глаз брызнули слёзы.
А как возбуждали меня такие вещи, моё клеймо, мой ошейник, моя туника! Какими правильными они казались на мне! Какой женственной чувствовала я себя с клеймом на бедре, ошейником на горле, и в практически ничего не скрывающей рабской тунике на теле! Какой замечательной и прекрасной частью природы я была! Насколько отличалась я от мужчин!