Молчание длилось несколько минут. Потом Джанмурчи робко сказал:
— Батыр, этот человек наш друг. Больше мы ничего не можем сделать.
Алы долго пронзительно смотрел на хитрое улыбающееся лицо шакала, и отважная улыбка появилась на его губах.
— Позови Байзака! — сказал он.
— Я верю, что это письме написала Мариам, — сказал Алы подошедшему Байзаку.
Он солгал, и его лицо залилось краской. Но с отчаянием в голосе он продолжал:
— Пусть это письмо отвезут к Джантаю.
Байзак не дал ему договорить. Он перерезал ножом ремни, связывавшие пленников, и поднял крик, В юрту вбежали несколько человек. Они стали растирать затекшие ноги и руки пленных, наперебой стали угощать их кумысом и мясом, и по всему становищу скоро пошел говор о том, что сын Джантая будет вместе с отцом контрабанды.
Когда Алы насытился и почувствовал себя бодрее, он обратился к Байзаку и сказал:
— Я хочу говорить со старейшими.
Байзак отдал несколько приказаний, и юрта медленно стала наполняться стариками. Они входили один за другим и усаживались в круг. Бодрые и румяные, высохшие и подслеповатые, они скоро наполнили всю юрту. Даже сам Байзак не смел противоречить старейшинам рода. Алы и Джанмурчи сидели в середине круга. Алы встал и обратился к старикам.
— Я в плену у Байзака, — сказал он.
Байзак с неудовольствием поглядел на него и слишком поздно понял свою ошибку. Он полагал, что сын Джантая будет предлагать мир и союз против Зеленой Осы, но по тону юноши понял, что ошибся.
— Три дня я был связан ремнями, — с достоинством продолжал Алы. — Старейшины не виноваты в том, что сделал Байзак, но меня оскорбили. Нас только двое, и он указал на Джанмурчи, — но я вызываю вас всех на кутерма-байгу!
Присутствующие отвечали возмущенным ропотом на эту речь. Мальчишка со своим слугой вызывал на конное состязание целый род. Обычно в кутерма‑байге участвовали целые десятки всадников с каждой стороны. По старому обычаю к байге прибегали для решения спорных дел, как к божьему суду или поединку. Алы, не дожидаясь ответа старейшин, осыпал их отборной бранью, и после этого отказать в вызове было нельзя. Байзак, мрачный как ночь, поднялся с места и сказал:
— Жаль, что я не отрезал тебе голову раньше!
Старый, дряхлый старик спросил:
— Сын Джантая, чем ты будешь платить, если проиграешь байгу?
— Нашими головами! — отвечал Алы, показав на себя и проводника. — Кроме того, — продолжал он, Джантай даст тысячу баранов и табун коней.
— А что ты хочешь получить, если победишь? — спросил старик.
Его слова покрыл общий хохот.
— Свободу для всех нас, — коротко сказал Алы.
Старик обратился ко всем присутствующим и сказал:
— Эта хорошо. Арык хочет умереть с честью. Мы не должны ему мешать в этом. Если он проиграет…
Снова общий взрыв хохота перебил его речь, и, когда все умолкли, он закончил:
— Я сам отрежу ему голову.
Ропот одобрения прошелестел в кругу старейшин, и Алы понял, что вызов принят.
— Завтра будет кутерма-байга, — сказал старик.
Юноша поклонился, прижав руку к сердцу, и вышел из юрты. Золотой Рот ехал на коне навстречу ему и нагло улыбнулся, завидев Байзака. Он никакого письма не возил, зато привел в поводу такого скакуна, что кругом прошел ропот восхищения. Старейшины рода дали свое обещание и изменить его или взять назад уже не могли. Высокий туркменский скакун, беспокойный и тревожный, как дикий зверь, рвался на длинном поводу и смотрел в даль. До самых копыт он был весь закрыт чехлом. Он все время подымал бархатный черный нос и нюхал воздух. Длинный белесый хвост почти доставал до земли. Золотой Рот спрыгнул с коня и одним движением ловко сорвал с него покрывала. Конь захрапел и взвился на дыбы. Алы подошел и нежно стал гладить его по шее. Скакун повел глазами и успокоился. Светло-песочного цвета, с такой гонкой кожей, что сквозь нее проступала каждая жилка, с крутыми копытами, он перебирал ногами от нетерпения.
— У него нет ни шага, ни рыси, — сказал Золотой Рот, — успокой твое сердце. Кроме него, у меня есть в запасе более тридцати лошадей. Я оставил их там.