Ибрай смотрел и смеялся. Потом сказал:
— Прощай!
Видно было, что он сейчас уйдет.
— Ну, все равно. Не хотел я коня пугать, — сказал третий всадник.
Он вскинул винтовку. Треснул короткий выстрел. Тело Ибрая тяжело пролетело сверху, а за ним прыгнула обезумевшая лошадь и увлекла с собой стрелка.
— Колька, — кричали Саламатину сзади, — слезай через круп.
— Нешто попробовать?
Он один остался живым из всех въехавших в западню Ибрая.
— Слазь, черт, назад!—повелительно кричали сзади. — Очумел?
Саламатин вынул ноги из стремян и пересел на круп лошади. Потом он быстро спрыгнул на землю и удержался на скользкой тропе, схватившись за хвост коня.
— Стой, стой! Куда?! Э-эх, голова закружилась! — закричал он вслед коню.
Конь без всякой видимой причины сорвался вниз. Отряд уже был наверху. Изнемогающему Саламатину сверху бросили веревку. Его посадили на запасную лошадь, и все в молчании двинулись дальше.
Вдруг Кондратий остановил коня. Навстречу шагом плелся какой-то всадник.
Когда он приблизился, несколько голосов закричало от изумления:
— Будай, Будай!
Всадник приблизился. Он еле ворочал языком.
— Как ты нас догнал? — спросил Кондратий.
— Напрямик, — отвечал Будай. — Я помнил твой маршрут, Кондратий, я загнал трех лошадей и не ел два дня. Я приехал предупредить вас. Сейчас же прикажи задержать проводника из Фрунзе.
По лицу Кондратия прошла судорога.
— Что ты молчишь? — тупо спросил Будай.
— Он завел нас на оборванную тропу. Трое пограничников погибли, — отвечал Кондратий.
— А какой он был из себя?
— Такой: лицо широкое, борода будто приклеенная,— сказал ближайший красноармеец.
— Ростом высокий?
— Высокий!
— Кондратий, — печально сказал Будай,— из Фрунзе проводник привез пакет, но проводника убили. С вами поехал Ибрай. Ты здесь недавно и не мог его знать. Ибрай работал на другом участке. Его ловили лет десять.
— Антоний, прочти, — сказал Кондратий и протянул своему другу бумагу.
Будай прочел ее и спросил:
— Что же ты теперь будешь делать?
— Сдам тебе командование и поеду назад, — печально сказал Кондратий. — Я буду ожидать твоих приказаний.
— Ты их можешь получить сейчас, — ответил Будай.— Я приказываю тебе быть во главе отряда и довести дело до конца. Я поеду с тобой.
Глаза Кондратия сверкнули гордостью. Он благодарно пожал руку Будая.
— Но только прежде накорми меня, а то я издохну,— закончил Будай и покачнулся в седле.
— Слезай! — протяжно скомандовал Кондратий и, понизив голос, добавил, обращаясь к Джанмурчи: — Возьми пять человек и поезжай искать трупы. Мы сделаем дневку.
Глава II ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА
Прошло еще несколько дней. Отряд затерялся среди необозримых лугов и ледников Небесных Гор. Взошло горячее солнце. Обжигающие горные лучи сразу залили светом бивуак. Под маленьким холщовым навесом, чтобы ночью снег не падал на людей, вплотную лежали пограничники. Оса блаженно спал на потнике, подложив деревянное киргизское седло под голову. Каждый раз он раздевался до белья и укутывался тулупом. Ниже по бугру под кошмой спали Джанмурчи и Алы. Проводник всякий раз сам стлал кошмы, седлал обеих лошадей и держал себя, как слуга.
— А вон с горы часовой камушки пущает, — проговорил пограничник, открывая глаза.
Дневальный на вершине сбрасывал от скуки камни, и желтый прах горел золотым дымом под лучами восходящего солнца.
— Вставай, пять часов! — закричал сверху дневальный.
— Рры!—отвечал пограничник.
Он открыл глаза и смотрел в синее небо. Избыток сил не давал ему покоя. Не желая вставать, он просто перекатился через всех спящих и покатился под бугор. Воркотня и проклятия посыпались ему вслед, но он накатился на Алы и Джанмурчи.
— Вы, арыки, белеки рры! — И, нырнув под кошму, он поднял такую возню, что все трое вместе с кошмами покатились по откосу вниз.
— Га-га-га! — хохотали проснувшиеся, глядя сверху на катившийся тюк, из которого мелькали голые ноги и руки.
— Саламатин, черт, раздавай мясо! — закричал Оса.
— Сейчас, — раздался из катящегося тюка придушенный голос.
Кошмы развернулись. Трое голых с хохотом побежали одеваться.
— Седлать коней, грузить вьюки! — весело закричал Оса, и маленький лагерь ожил.
Торопливо разбирали седла и потники, на которых спали. Кто-то стал свистать так, что в ушах звенело; издали гнали стреноженных коней. Они отдохнули за ночь и теперь бодро ковыляли спутанными ногами к лагерю.
— И чего это они не уйдут?—задумчиво спросил молодой пограничник.
— Небось, скотинка умнее тебя, — отвечал другой.— Куда пойдет? На тыщу километров никого нет.
— Кому грива, кому хвост, остальное взял завхоз, — весело распевал Саламатин, деля на равные куски вареную конину.
— Саламатин, сегодня по одной ландринке дашь? У тебя ведь целых две коробки монпансье осталось, — просительно сказал, улыбаясь. Оса.
— Ну, да, нацелились... — сурово ответил завхоз, потом, смягчившись, он добавил; — Ну, уж так и быть, по одной дам. Только потом три дня чтобы никто не просил.— И, небрежно открыв коробку, он стал выламливать слежавшиеся кусочки монпансье и осторожно раскладывал рядом с кусками конины.
— Осторожно, куда лезешь, дьявол, не видишь чихауз?
Пограничник захохотал.
— Где же это чихауз? Восьмой день ни одного человека не видим!
— Раз казенные вещи лежат, это и есть чихауз,— твердо ответил домовитый Саламатин. — Ну, вы, арыки белеки, получай, — и он начал раздавать мясо.
— И для чего конфеты, не понимаю, — ворчал молодой пограничник, хрустнув леденцом. — Чая пить — все равно нету. Восьмой день огня не видали. Хоть бы веточка тебе кругом.
— Вот постой, — сказал Оса, — через два дня будем пересекать дорогу контрабандистам. Там много кизяку будет. Тогда и чай согреем.
И все принялись гадать, на каких дорогах будет конский навоз и где можно будет напиться чаю.
— А почему тут ни лесу, ни кустов нет? — спросил молодой пограничник.
Он в первый раз ехал в дальнюю экспедицию.
— Куда тебе лес, когда ты сам дерево!
Дружный хохот заглушил слабые протесты молодого пограничника. Оса улыбнулся и серьезно ответил:
— Лес тут растет полосой; помнишь, мы проезжали. Ни выше, ни ниже нет.
— А, так, так...
— А-а, ворона... — дружно подхватили несколько человек, прожевывая конину.
Через минуту началась погрузка, и отряд бодро тронулся дальше.
— Ишь ты, — сказал молодой пограничник, задирая голову кверху, — ежели с той скалы, да как жжакнуться вниз, вон на тот камень, так мячиком и подскочишь.
— Под тым каменюкам одним чертям издыть, а не добрым людям, — неодобрительно проговорил украинец, оглядываясь назад.
Все ехали не спеша и болтали друг с другом. Хорошая дорога, ясное небо, теплое солнце, бодрые кони — все способствовало хорошему настроению всадников. Огромная земляная гора была прорезана поперек узенькими канавками. Они были не шире конского копыта. Эти канавки назывались дорогами и, как большие пути, были отмечены на карте. Веками проходили здесь караваны и всадники. Одним нравилось ехать выше, другим — ниже. Двое, желая поговорить, ехали по верхней и нижней канаве. Голова одного всадника была у стремени другого. Некоторое время ехали по ровной долине. Роскошная мягкая трава была по колени коням. Оса прибавил ходу, и отряд пошел рысью. Зеленые стебли шумели под ногами, и подковы сверкали серебром в зеленой траве. Молчаливый и печальный Будай ехал позади всех. Вот уже четвертую неделю в хорошую погоду он видел одну и ту же картину.
Седой полосой убегала вперед примятая трава. Человеческие спины в красных чапанах мерно покачивались. Могучий круп, украшенный ремнями с серебром. Серые и черные лошадиные ноги, иногда рыжие, и волнующийся длинный хвост как будто были продолжением тела всадника. Казалось, впереди бежали кентавры. Весь день до самой вечерней зари они неутомимо перебирали в своем беге высокими конскими ногами, странно качая острыми суставами конских колен. Монотонно сверкали кони подковами копыт, напрягали круп, прыгая через канаву, и обмахивались хвостами от мух. Впечатление усиливалось тем, что люди и кони вполне понимали друг, друга. Никто не правил поводом. Не давая себе отчета, всадник давил коленами, и лошадь повиновалась. Иногда кони капризничали или мстили. За несправедливый удар конь топтался почти на одном месте или рвался в сторону и, нагибая голову на ходу, старался захватить траву. Всадник отъезжал в сторону. Можно было видеть, как бледный от бешенства, потерявший всякое терпение человек полосовал животное куда попало. Упрямство скакуна хуже ослиного. Остальные всадники, как будто не замечая, проезжали мимо. Это была семейная сцена, и никому не было интересно вникать в чужие домашние дела. Потом всадник кричал: