— Да.
Он, кажется, попытался осмыслить — насколько был в состоянии. Потом растерянно потряс головой, коротко махнул рукой, хотел еще раз переспросить, но это было выше его сил, концы с концами у него не сходились, и тогда:
— Мне можно пойти с вами обратно вверх?
— Становись за мной — как можно ближе. Когда мы вернемся к нашим, я сразу перейду вперед, на свое место в Таране, сразу за Голготом. Тебе просто нужно встать сзади между двумя крюками. Но будь начеку: когда услышишь «Ложись!», ты не пытаешься ни над чем задумываться — ты плюхаешься на землю. Понял?
— Спасибо.
Вернуться в строй было непросто: мне несколько раз пришлось тянуть его при подъеме на холм и спуске с него, у него было плохо с опорой, плохая интуиция на всплески ветра и, вероятно, он уже выбился из сил. Пока добирался до своего места в Таране, я уже пожалел о своем жесте. Он должен был лечь обузой на крюков, нагрузка на которых и так была огромной. Ни братья Дубка, ни Барбак не проронили ни малейшего звука, когда он к ним встал... Мы шли вдоль линейного леса, дул беспорядочно мечущийся ветер, который постоянно крутил, с боковыми порывами, выбивающими из равновесия. Сила потока была теперь такой, что Голгот выкрикивал «Цепь!» поминутно. «Цепь!», и все немедленно хватали друг друга за пояса. «Цепь!», и срабатывала коллективная монолитность: порыв ветра проносился по нам, не находя щели, которая позволила бы нас разъединить. Мы строили блок. Мы были блоком. Безупречным. Нераздельным. Уцелевший Косой позади, вероятно, ничего не понимал, но он следил за движениями, он цеплялся, он тянул руки, он кричал «Блок!» с нами, когда слышал «Цепь!». И тут…
— Ложись!
...произошел взрыв: блааст разметал в пространство насыпь впереди нас. Смесь песка и латерита прошлась по нашим плечам и спинам. Когда я встал, засыпанный землей, то заметил две вещи: крюков оттащило их санями на несколько метров, но они были целы; Косой не залег — по крайней мере, не залег вовремя...
— Сов, брось это!
Я не мог, или уже не мог, бросить. Я одолел несколько арпанов[7] с ветром с тыла, под этим грязным горизонтальным дождем спина резко промокла до самой майки, до кожи, под грязью этого горизонтального дождя. Достаточно было спуститься вновь с холма, который поодаль изменился лишь отчасти, но его очень вытянуло и сплющило на десяток метров. Я быстро подошел, ища что-нибудь, что могло бы торчать из насыпи. Я нашел его. Теперь этот чудак был комом земли — ни больше, ни меньше. Его глотка, его рот забиты обломками...
— Брось это! — смутно расслышал я. — Ты сделал, что мог...
Голос прозвучал в нескольких шагах от меня: очевидно, Пьетро.
— Сейчас же вернись в Таран. Надо трассить.
… глотка забита обломками подбородка.
Скажем сразу, он был не последним из их компании, кто нам встретился. Их набралось, пожалуй, человек пятнадцать, они искали деревню или укрытие, спешили и влетели в яму, их колесница перевернулась и вынудила их неподготовленными заняться делом, которому следует полностью отдавать всю жизнь. Мы не то чтобы были атлетичнее их, но мы были блоком, в строю которого на каждом месте стоял лучший (или немногим не достающий до этого), во всяком случае, много крепче психологически, не говоря уже об опыте или о повседневной жизни, настолько целиком посвященной ветру и ожесточению контрахода, что просто держаться под шквалами ветра давно не было для нас пределом возможностей. Да, я их окидывал взглядом, этих проходящих Косых, но без особых эмоций, несмотря на их кровоподтеки — настолько они были не в себе. Они расхлябанно двигались куда-подтолкнет-ветер под безразличным взором наших прищуренных глаз, опустошенные, как лопнувшие кожаные манекены, утратившие себя. Кое-кого мы окликали, на многих не обращали внимания. В любом случае ни один из них не продержался бы десяти минут в наших рядах и в нашем темпе, ни один из них не смог бы слиться с нашей дисциплиной, которая стала инстинктивной, с этой неразрывностью... Этой неразрывностью? Ее все равно недостаточно перед лицом того, что нас ждало... Она отличает нас от новичков — на этих все еще терпимых скоростях, когда хорошая сцепка и крик «Ложись!» быстро предупреждают существенную долю опасности. Но что дальше?
— На расстоянии марша, ты сказал, Караколь?
— Як! Может, еще милю-две.
— Если так дальше пойдет, нам их придется проплыть!
— По моему компасу — направление правильное.
— Все нормально, девочки?
— Да, Ларко!
— А Кориолис? Как твоя рука?
— Промокла. Больно.
— Мне тоже больно: но вот когда я смотрю на тебя, улыбаюсь!
7
Арпа́н — старинная французская единица измерения длины, равнявшаяся 180 парижским футам, то есть примерно 58,52 м. Вышла из употребления после введения системы СИ.