‹› Я с удовольствием смотрела на них, на моих мальчишек, посерьезневших перед представлением как папы римские. Талвег порезал щеку. У Арваля поперек чистого трико шла складка, а Ларко снова надел серьгу из самшита, ту, которая мне особенно нравилась. Однако ни в ком из них не было ни уверенности, которой мы завидовали в Караколе, ни его непринужденности или изящества, которые позволяли ему, к примеру, носить с такой картинностью эту фетровую шляпу, уж и не знаю у кого уведенную. Кориолис втайне сгорала от страсти по нему, она не отставала от него с самого появления фреолов, но он едва обращал на это внимание, иногда подыгрывал, чаще сбегал от нее... И это ее еще больше раззадоривало, она дошла до того, что прямо навязывалась, выпячивала груди, потому что не могла понять, хнык-хнык, хочет он ее или нет, но я-то знала. Я-то знала, что он вовсе не привязался к нам, наш трубадур, наш вороватый котенок, он просто у нас жил, он лишь бродил по нашим гнездам, чтобы скрасть перышко и воткнуть в свою гриву; он не пытался нас оцарапать, не просил нас ни о чем, кроме самого трудного, самого высокого: жить полной жизнью, оставаться подвижным котенком, беспрестанно прыгать, шалопайничать, быть не таким, а я тогда была так глупа, я, Аой, «проворный ручеек», «водичка», как он звал меня, когда еще приходил, посреди ночи, не так уж часто, потому что знал о Сове и не хотел его обидеть. Он позабудет. Он бесподобно забывал, вот и все.
π Я придавал презентациям огромное значение. Часто они были единственной ясной картинкой, которая оставалась после нас людям: Таран и Стая, Блок; наши изменяющиеся в зависимости от ветра построения контрахода; пояснения ролей каждого, которые трубадур разнообразил тысячекратно. Даже так, почти выхолощенно, — народ завораживало. Наша репутация нас опережала, ее вызывала наша бесспорная скорость. Никогда еще со времен 26-й Орды, Орды Первого Голгота, ошеломившей всех своей прямой трассой через массив Хоббарта, надежда на то, что орда достигнет Предельных Верховий, не была так сильна. В тридцать восемь лет опередить предшественников на три года — такого никогда не видали. Мы дорого за это заплатили. Крайний аскетизм. Так мало задерживались в поселках. Марши от восхода до заката. И это повальное спрямление трассы, которое Голгот возвел в принцип.
) Фреолы зааплодировали появлению нашего трубадура. Едва ступив на площадку, он бросился животом на пол, немножко вдоль него проскользил, затем взлетел в воздух, снова упал, скользнул, снова вспрыгнул... Я понял — не так быстро, как вовсю развеселившиеся фреолы, — что он имитировал рикошеты «блинчиком» диска от пола! Неплохое начало:
— Добрый вечер, мессиры Фриволы! Раз уж мы друг с другом знакомы, позвольте мне подсократить реверансы и подсурдить скрипки! На этих трибунах лицом к лицу с вами, со свежебритыми бородами, при шевелюре как после бури и в рубашках нараспашку, не думали, не гадали, а сюда попали — приодеты в рванье для торжества, для прочего в лохмотья, — пыль пустынь, или даже лучше: сбитое из нее масло... Они — ходячий ураган! Они — неторопливые молнии! Они, да что они? — они такие одни, двадцать три человека-вспышки, сплошные синяки да шишки — я вам объявляю и представляю, перелетные птицы и их девицы, благородные ветрознатцы и флаговозцы, легенду этих земель: Орду Контраветра!
> У меня от этого всегда мурашки по спине. Ловко говорит, балбес... И остальные напротив — знай аплодируют!
π Нам сейчас положено раскланиваться?
— Сначала небольшое пояснение... Для тех, кого только что вытащили из трюма: знайте, что Орда слагается из Тарана из шестерых варваров — их вы видите у подножия трибуны! Из Стаи в шестнадцать ходоков — стадо, которое вы видите вон там, в этих четырех рядах! И Хвоста – это трое полуграмотных типов, сидящих, как вы догадались, еще выше. Чтобы раздать всем сестрам по серьгам, мы постепенно приступим сзаду — сосредоточьтесь, это дело непростое — наперед!
) У фреолов — благодарная публика, — улыбки уже сменяются смешками. В них, стоило им собраться на своих трибунах, пробудились рефлексы болельщиков, и они пускают по кругу фляжки, тыча пальцем в нас — то в одного, то в другого.
— Мы никогда их не выставим на полпути… Мы их подбираем в деревнях и в деревнях выкидываем! Мы их упрятываем назад, чтобы свалить на них груз... Они наш Хвост, наша собачья упряжка — наши пахари. Те, без которых не было бы с нами ни одежды, ни посуды, ни инструментов, ни спальных мешков, ни бурдючишка с винишком, ни бочоночка с водичкой. Я выкликаю — боль, я выкликаю — пыль, я выкликаю вас — крюки!