¿’ Трубу здесь, Трубу там — все воспоминания, которые звенят в колокольном звуке этого имени: «Трубу-Трубадур!»... былое охватывает меня, как прежде. Моя репутация не пошатнулась, она в зените, только подкреплена моим отсутствием, и подпитана легендами. Со мной перекидывается словечком такое множество людей, которые со мной так хорошо знавались шесть лет назад. Просто-таки вчера вечером. И которые до сих пор кажутся мне такими близкими. Ого! И все же, между тем, однако, невзирая... Тем не менее я понимаю, что я больше не один из них, и никогда больше не буду. Неведомо для них, стекло, что мне доступно ощутить, разделяет нас. Я стал настоящим кочевником. Они остались маршрутниками.
Что, и все, Краки? Держишься с ними и скучнеешь? Рикошет о землю, снова в полет, возвращение к верным друзьям? Ты «стал настоящим кочевником», хотя ты все еще новичок в походе? Ты загустеваешь изнутри, даже вернее — уже сбиваешься в комки, ты даже чувствуешь близость с Совом, ты почти сопереживаешь Ларко, когда он говорит тебе, что любит Кориолис! Ты начинаешь чувствовать привязанность, этакую гибкую струнку, которая тебя тянет обратно за все фибры, стоит тебе опять задуматься о том, чтобы покинуть орду, найти свою заветную свободу, свою маленькую потерянную милашку. Потерянную? Ну, нашел? На свободе — ты начинаешь спрашивать себя, не лучше ли вместо этого тебе быть с ними, внутри Стаи, среди Блока — даже с Голготом, ты... Стой, Караколль! Стой, трубадур! Кого-то резко потянуло к людям? Ты что-то напутал? Тебя черт попутал? Ты пугаешь меня, каракаду, со своими каламбурами! Будь собой: скорость — скорость и побег!
— То есть, если я вас правильно понял, у нас почти четыре года контрахода до входа в ущелье Норска?
— По расчетам рулевого и вашего принца Делла Рокка — да.
π Голгот качнул головой. Я улыбаюсь, когда меня называют «Принцем». Никто в орде так уже не говорит. Мы все собрались на юте вместе с обоими капитанами, с рулевыми и картографами. Внимание у всех на пределе, пусть даже у кого-то трещит голова и он не выспался... Корабль слегка покачивается. Непривычно для нас. Деревянный настил, на котором мы сидим, поистине превосходен. Солнце уже высоко. Оно расцвечивает оранжевые тона убранных парусов.
— Как выглядит ущелье? Вы говорите, что местами оно слишком узко для «Физалиса», из-за чего вам пришлось отступить. Но ведь можно было воспользоваться шлюпкой?
— Мы так и сделали, естественно. Насколько мы смогли оценить, мы поднялись до самой середины ущелья. Корпус покрылся снегом и льдом. Пропеллеры от холода с трудом проворачивались. Проход в этом месте делает своего рода изгиб, и как только вы минуете его, буран становится неслыханно свирепым. Метет почти вертикально, и склон приобретает опасную крутизну...
— Главное, он абсолютно гладкий и обледенелый! Снег там отшлифован, как этот паркет!
— Мы совершили ошибку, желая продолжать любой ценой. Шквал швырнул лодку на землю, а удерживающие кошки под корпусом полопались от мороза. Экипаж ничего не мог поделать. Шлюпку оторвало и потащило под уклон, вскользь, как стакан по мраморному столу. Ее расплющило на изгибе о стены ущелья. Ни один моряк не выжил.
На наших лицах отражается боль сопереживания, смешанная с долей стыдного довольства: это когда мы говорим себе, что технология фреолов, какой она ни будь блестящей, тоже способна отказать...
— Что вы думаете о контраходе в пешем строю… возможен ли он?
Коммодор улыбается.
— Мы задавались таким вопросом. Плотно сомкнутая орда, наверное, может достичь изгиба. А дальше, откровенно говоря, я не представляю себе живого человека — даже натренированного, вроде вас,— способного взобраться на этот ледяной склон при ветре такой скорости...
Голгот содрогается, задетый за живое, как будто речь идет о нем лично.
— Как вы можете такое говорить? Вы ни разу не видели, как мы контрим! Мы не гнемся под блаастом! Нужно просто уметь ходить!
Коммодор прячет взгляд. Он немного колеблется, прежде чем продолжить, затем решается:
— Напомню, что сам ваш отец, Голгот-восьмой, с репутацией которого вы знакомы лучше меня, так и не смог преодолеть изгиба. Он потерял половину своей орды за один-единственный шквал.
x Не могу сказать почему, но в этот момент я уверилась, что он с нами неискренен. Может быть, странное напряжение в его настойчивости.