— Трахни меня!
— Заткнись…
— Отдери меня, я умираю от желания! Натяни меня!
Я исследую ее влагалище и анус до узости. Она здорова. Я привязываю ее повдоль кровати, по руке на стойку, колени согнуты, лодыжки связаны. Я погружаюсь в ее норку. Не такая мокрая, как она уверяет. Она не хочет. Она симулирует. Что-то действительно нечисто.
π Я предупредил Талвега, Леарха, Степа и Барбака. И встряхнул Сова, который вытрезвился, проглотив литр воды и сунув два пальца в рот. Голгот насмешливо выслушал меня. Потом сказал мне:
— Двадцать пять лет прошло, а ты все еще не разобрался в своем товарище Макаоне. Ты провел с ним четыре месяца в Кер Дербан. Ты видел, каков он. Нет никого — что живого, что мертвого, что пацана, что деда, — кто был бы ему рóвней. Притопал ли ваш парень с низовий, сучья ли он Гончая, ас на прицепной колеснице, убийца — какая разница. Эрг его уложит.
— Ему, может, потребуется помощь. Он выпил, он...
— Он не пьян, Пьетро. И ему не придется помогать. И никому не под силу. Просто дай мне знать, когда он закончит, каюта 9. Оранж меня ждет.
) Как ни странно оборачивалось происходящее для нас, но вечеринка только начиналась. Два факела продолжали гонку по кругу, и, сказать правду, судя по всевозрастающему хохоту, встречающему очередные пассажи, большая часть фреольских тонкостей от нас ускользнула. Насколько я понял, они приступили к этапу своего рода «дразнилок», когда факел попадал в руки самых дурнушек, с явно рассчитанным риском удвоения. Духовой оркестр воспрянул с новыми силами, и небольшие группки плясунов разнообразили танцевальные фигуры своими резными ветровыми шестами. На танцполе посвежело, и я встал лицом к ветру, чтобы отрезвиться огромными глотками воздуха.
А розовый воздушный шар пока плавно удалялся. Виднелись лишь три покачивающиеся в ночи маленькие светящиеся точки. Было малопонятно, что должно произойти, ничего не известно ни о стратегии Силена, ни о реальном риске. И еще меньше — о роли, которой осталось сыграть остальным, кроме роли зрителей. Мы с Пьетро решили, что не будем втягивать фреолов; что если произойдет схватка, то без посторонних, один на один; что мы вмешаемся только в случае коллективного нападения — которого мы опасались. Выпив немного воды, я мельком встретил взгляд Нушки, и мне стало тошно. Она порхала между трех фреолов, один из которых со смехом касался ее сосков, и она ему не препятствовала. Она подвыпила и стала томной, выглядя теперь бесстыдно, и притом обворожительно, но на манер, что отдалял меня от сотканной мною же грезы, что взывал единственно к моему члену (я чувствовал, как он, к пущей моей досаде, отвердел у меня между бедер). Я пересек танцпол и покинул его, углубляясь в хлещущую траву, во все более сгущающуюся темноту вельда, решив сделать единственное, что подсказывали мне мои инстинкты: следовать за воздушным шаром.
Пройдя сотню метров, я услышал за спиной доносящийся с ветром шорох движения: позади следовали Степ и Леарх. В руках у них были охотничьи бумеранги. Появился и Барбак с арбалетом на перевязи. Километром дальше, где оркестр слышался лишь урывками, мы оказались под шаром. С него свисал причальный трос; подняв глаза, мы поняли, что погасли все четыре фонаря.
— Эрг, это мы!
— Прочь! Фастик! Дербелен!
Я в панике развернулся. С наветренной стороны с непостижимой скоростью мчалась повозка. Потом посыпался шипящий град (выпущенный с шара, с земли?), гладкого секущего металла — сверхскоростных крыльчаток или полумесяцев —
Я опрокинулся на спину. Между двух облаков проглянула серповидная луна и ненадолго осветила плетеный каркас — то, что от него под конец осталось. Никаких признаков Эрга. Я не отважился встать, да и никто из нас четверых. Барбак лежал на своем арбалете, прижавшись лбом к земле. Затем последовал второй залп, который определенно был пущен с земли, затем ответ с неба — бумерангом по двойной петле, потому что звук нырнул, взмыл, снова нырнул... В нескольких метрах от нас в траву упал плетеный стул. Присевший рядом со мной Леарх пробормотал «Гадство», и я был вынужден сесть в свою очередь на корточки. Примерно в пятидесяти метрах по ветру от нас стояла колесница, судя по лунным отблескам от каркаса — сплошь металлическая. Форма была мне незнакома: что-то вроде тетраэдра, увенчанного ветряной турбиной с черными лопастями, которая настолько быстро вращалась, что выглядела, как диск. Пилота в центре не было, и все же... И все же колесница стреляла, механически, за счет гироскопа, стреляла — но чем? Невозможно сказать, вроде шариками. Я задрал голову и увидел его — пилота. Довольно впечатляющий вид: он управлял атакой с воздуха, из-под укороченного параплана-трапеции с черным крылом (что придавало ему определенную пикантность), двигаясь зигзагами, чуть выше воздушного шара. Обстрел с колесницы прекратился. Настала глухая тишина. Эрга не было видно, в любом случае — с того места, где находились мы; с искромсанной платформы над пустотой вертикально свисала кровать с балдахином, державшаяся только изголовьем. Вышедшая из строя система стабилизации больше не препятствовала сносу шара, что меня успокоило, потому что мы покидали зону непосредственной опасности. Силен, а это мог быть только он, подыскивал угол стрельбы. Он изрешетил балдахин мелкими попаданиями, и вдруг завеса упала. Кровать развернулась вокруг своей вертикальной оси, и я подпрыгнул, когда увидел распятое на матрасе обнаженное тело. Голос Эрга: