Это было его святилище. Никто не заходил сюда, кроме Эсперанцы, и то экономка являлась только затем, чтобы убраться.
Полностью погруженный в длинные колонки цифр, Адам не заметил, как открылась дверь.
Он услышал только, как она захлопнулась, и, не поднимая глаз, сказал:
— Я не голоден, Эсперанца. Но мог бы выпить еще кофе.
— Извини, что отрываю тебя, — услышал он голос Джины.
Адам удивленно вскинул голову и увидел, как она быстро обвела взглядом комнату, в которой никогда не была раньше. На ней были вытертые голубые джинсы, красная футболка с длинными рукавами и ботинки, которым по виду можно было бы дать не меньше лет, чем самому ранчо. Длинные волосы, собранные в хвост, спускались по спине, на лице не было видно ни следа косметики. Ее глаза цвета светлого меда были наполнены огнем и жизнью, и Адам подумал, что никогда еще не видел более красивой женщины.
Он напрягся, будто все мышцы его тела натянулись подобно струнам рояля. Они были женаты уже несколько месяцев, а он до сих пор не мог чувствовать себя спокойно в ее присутствии.
Раздраженный этим, Адам опустил взгляд на лежащие перед ним бумаги.
— Не знал, что это ты, Джина. Дел невпроворот. Тебе что-то нужно от меня?
— Нет, — сказала она, бесшумно приближаясь по толстому ковру к столу из мореного дуба, который когда-то принадлежал его отцу. — Ты уже дал все, что мне было нужно.
— Что? — Тон ее голоса заставил его насторожиться. Адам снова посмотрел на Джину и только тогда заметил печальную улыбку на ее губах и необычный блеск глаз. — О чем ты говоришь? — спросил он, вставая из-за стола. — Что-то не так?
Она покачала головой и вытащила из кармана сложенный лист бумаги.
— Все в порядке. В самом деле. Все так, как и должно быть.
— Тогда... — начал он и осекся.
Джина протянула ему лист. Первое, что увидел Адам, было слово, напечатанное черным жирным шрифтом.
Договор.
Бумага хрустнула под его пальцами. Это могло только означать... Он поднял на Джину глаза и спросил:
— Ты беременна?
Она улыбнулась, но улыбка не достигла ее глаз.
— Я сама сделала тест на беременность, а потом отправилась к врачу, и он это подтвердил. — Она втянула в себя воздух. — Я уже на шестой неделе. Так что все отлично.
Джина. Беременна его ребенком. И чувство, которого он не хотел и которое отказывался признавать, вдруг разом охватило Адама. Его взгляд остановился на ее животе, как если бы он мог видеть сквозь тело маленькое существо, растущее у нее внутри.
— Поздравляю, Адам, — сказала Джина тихим, чуть надломившимся голосом. — Ты проделал большую работу. Внес свою долю в наш договор. И теперь земля твоя. Одним словом, наша сделка состоялась.
— Да... — Честь ему и хвала. Его пальцы сжимали бумагу, и он знал, что должен быть доволен. Пять лет он потратил, чтобы собрать по кусочкам ранчо Кингов. И вот теперь последняя часть у него в руках, и он не чувствует... ничего.
— Я уже собрала свои вещи.
Адам нахмурился.
— Ты уезжаешь? Уже?
— Нет смысла оставаться, верно? — ее голос становился все звонче.
— Но... — Он снова осмотрел на бумагу в своей руке. Джина уезжает. Их брак закончился.
— Послушай, Адам... есть еще кое-что. Мне кажется, ты должен это знать. — Она набрала в легкие воздух и на выдохе произнесла: — Я люблю тебя, Адам.
Он чуть пошатнулся, как если бы эти три коротких слова ударили его. Она его любит, и она от него уезжает. Но почему он ничего не может сказать? Почему, черт возьми, раньше не мог догадаться?
— И всегда любила, — добавила Джина, смахивая со щеки непрошеную слезинку. — Только не нужно ничего говорить.— Она коротко улыбнулась, но ее нижняя губа дрожала.
Он поднялся и начал обходить стол, понимая, что должен что-то сделать. Но Джина жестом остановила его и слегка подалась назад.
— Не надо... не надо быть милым. — Ее короткий смех прозвучал как разбитое стекло. — Это ни
к чему. Но ты должен знать: здесь я не останусь. Я уезжаю. Завтра.
— Уезжаешь? Куда? Зачем?
— В Колорадо. На некоторое время я остановлюсь у брата, пока не найду себе какое-нибудь другое место. — Она отступала к двери, не спуская с него глаз, словно боясь, что он может удержать ее. — Я не могу остаться здесь, Адам. Не могу растить своего ребенка рядом с отцом, которому он не нужен. И не могу быть с тобой, зная, что ты не любишь меня. Мне нужно что-то изменить в своей жизни. Мой ребенок стоит того, чтобы быть счастливым. И я тоже.
— Ты так быстро на меня все это обрушила. Я даже не знаю, что сказать...
— Ничего и не надо. — Ее пальцы сжались вокруг ручки двери. — Тебя это уже не касается. Так что....
Она изменила всю свою жизнь из-за него. Адам чувствовал себя мерзавцем, хотя не мог заставить себя признаться в этом. Она не должна уезжать. Не должна из-за него покидать дом, который успела полюбить.
— Джина, черт возьми...
Она тряхнула головой.
— Все случилось, как и должно было случиться. Так что прощай. Будь здоров.
Она ушла, а Адам остался. Именно так, как он и хотел.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
— Ты просто дурак, Адам.
Адам ни разу не поднял глаз, пока Эсперанца подавала ему завтрак, сопровождая это своими нелестными комментариями. Он сидел во главе длинного стола из вишневого дерева — один человек за столом для двенадцати.
Совершенный итог всей его жизни.
Кофе давно остыл, но вряд ли стоило просить сварить свежий. Яичница была жидкой — он ненавидел такую, и Эсперанца хорошо знала это. Бекон подгорел с одной стороны и остался сырым с другой. Тосты можно было смело выкидывать.
Впрочем, сегодняшний завтрак не многим отличался от остальных, с тех пор как уехала Джина.
Но жаловаться было бесполезно. Эсперанца слишком давно жила в этом доме. Если женщина шлепала тебя, когда ты еще был ребенком, едва ли можно надеяться приобрести авторитет в ее глазах теперь.
— Спасибо за завтрак, — сказал Адам, ковыряя вилкой яичницу и гадая, сможет ли он съесть хотя бы кусочек с краю.
Черт возьми, он не говорил Джине, чтобы она уезжала, она уехала по свой воле. Но для Эсперанцы этот факт, казалось, не имел никакого значения.
Значило ли это что-нибудь для него самого? В который раз Адам подумал: а что сейчас делает Джина? Сидит за столом вместе с семьей ее брата?
Разговаривает и смеется, наслаждаясь общим весельем? Вспоминает ли она его хоть немного? Или же вовсе о нем не думает?
— Похоже, ты так и собираешься сидеть здесь, ничего не делая, пока мать твоего ребенка пропадает в какой-то глухомани. — Эсперанца стояла у стола, скрестив на груди руки. Ее темные глаза сверкали негодованием, губы почти исчезли в гневной складке рта.
Адам попробовал проглотить кусочек яичницы. Этот разговор продолжался уже три недели. При каждой возможности Эсперанца то горько сокрушалась, то бранила его.
— Колорадо вовсе не глухомань.
— И то верно.
Адам бросил вилку, приговорив себя еще к одному голодному дню. Может, ему съездить позавтракать в город? Но от этой мысли пришлось отказаться. В городе полно людей. Им захочется поговорить с ним. Выразить ему свое сочувствие. Сказать, как они сожалеют о том, что его брак просуществовал так недолго...