дремучие докосмические времена такое зелье называли, кажется, «балаболкины капли».
Но если я хотя бы заикнусь о таком прикладном эффекте его целительских изысканий, Хезрас немедленно потащит меня на допрос в комиссию по этике. И будет прав. Значит, медицину тоже отбрасываем. Остаётся имитатор.
– Что?
– Имитатор, – повторила Сарина медленно и отчётливо. – Механическое устройство, создающее качественную иллюзию, мало– или вообще неотличимую от реальности. Имитатор делает примерно то же, что и насылающий морок Владеющий, только методы другие.
– Понятно.
«Ещё бы мне не было понятно. В виртуальной реальности можно, например, несколько раз подряд содрать с жертвы кожу. Со всей сопутствующей кровищей, воплями, полноценным набором болевых ощущений… и без опасений, что в реальности это приведёт к чему-нибудь серьёзному. Заикание и ночные кошмары на всю оставшуюся жизнь – это ведь несерьёзно, да?»
– И что же мешает вам, уважаемая, применить ко мне этот чудный бескровный метод?
– Ничто. Кроме этических принципов.
Взгляд Сарины в упор был глубоким и редкостно тяжёлым. Даже направь она на Рона
готовое к выстрелу оружие, давление вряд ли стало бы сильнее. Смотреть ей в лицо было… неуютно. Да нет, какое там – неуютно! Если для самого себя, честно, то попросту страшно.
Лучше изучать матовые разводы на полу межпалубного лифта.
А Сарина меж тем не унималась.
– Я с удовольствием засунула бы в имитатор того гада, который отдал приказ
стрелять по планете главным калибром. Или, на худой конец, того, кто лично давил на гашетку. И тысяча с лишним мертвецов молча кивнула бы мне, давая необходимое оправдание жестокости. Я бы лично и с большим удовольствием прижала мороком
скользкого типа, из-за которого погиб Ласкис. Но всё, что произошло между вашими вояками и нами, не меняет одного простого факта. Лично ты, Рон, никакой ответственности за инцидент в тринадцатом подсекторе не несёшь. Больше того, ты
даже военнопленным считаться не можешь. Тебя доставили на борт «Росомахи», но не как врага, бросившего оружие в безнадёжной ситуации, а скорее как вынужденного гостя. Сам по себе способ захвата уже был этически сомнителен, поэтому никто из нас не имеет права усугублять ситуацию.
Рон всё-таки посмотрел на свою визави прямо.
– Вы это серьёзно?
– Что – «это»?
– Неважно. И…
– Да?
– Извините.
– А вот это уже лишнее. Будь ты виноват в чём-то таком, что требует извинений, я говорила бы с тобой совсем иначе. Или у вас в традиции коллективная ответственность?
– Ну… не совсем.
«У нас принято находить стрелочников. Но при одной мысли о том, как я объясняю значение данного «термина», меня начинает тошнить.
Гадство! Что же там всё-таки произошло? Система ведь была пуста…
Нет. Её во всеуслышание объявили пустой. Надо ли тебе объяснять, насколько могут расходиться реальность и публичные заявления Вожаков?
Гадство!»
От расспросов Рона спасли остановка лифта и поспешный встречный вопрос:
– Раз вы спрашиваете такое, получается, что у виирай ответственность коллективной просто не бывает?
– Бывает, наверно. Но очень редко, в порядке исключения. Вдумайся: ведь «коллективная ответственность» – это либо оксюморон, либо, скорее, вообще катахреза. То бишь
внутренне противоречивое высказывание. Нести ответственность можно лишь за что-то конкретное: поступок, слово, мысль. Ни первое, ни второе, ни третье не могут быть плодом усилий масс. Только индивида. И если иногда бывает сложно сказать, кто именно должен отвечать за тот или иной факт, в самом существовании конкретного ответственного лица усомниться нельзя.
– А если приказ исходит не от конкретного лица? Например, есть закон, выработанный коллегиально и утверждённый большинством голосов. Кому вменять в вину исполнение такого закона, если в конкретных обстоятельствах он оказался… сомнителен?
– Кому? Исполнителю, – ответила Сарина без тени сомнений. – Если закон вынуждает стрелять в разумных существ, в хаос такой закон! Кстати, коллегиально выработанные правила всегда будут в лучшем случае сомнительны. Компромисс – не самый лучший путь решения возникающих проблем.
– А какой, по-вашему, лучший?
– Идеальных путей не бывает, но спросить у самого знающего, на мой взгляд, куда естественнее. В группе может быть только один мудрейший, его и надо слушаться.
– А если решение мудрейшего не по нраву?
– Смирись. Может быть, время покажет, что прав был именно ты. Вот только мудрейшие на то и называются мудрейшими, что редко высказываются категорично. И ошибаются очень редко.
«Трудно с ней спорить…»
Впрочем, следом за этой мыслью явилась иная, предательская:
«А надо ли вообще спорить с ней?»
– Всё это замечательно, только есть одна махонькая проблема…
– Какая?
– Выбор этих самых мудрейших.
– Согласна. Но виирай эту проблему давно решили.
– Каким образом?
– Предвидение. Достаточно одного… вернее, – странновато усмехнулась Сарина, –
одной пророчицы высокого класса, чтобы ставить на ответственные посты только тех, кто оправдает оказанное доверие. Тут, конечно, возникает проблема того самого доверия, но за четыреста хин-циклов можно заработать прямо-таки непрошибаемый авторитет.
– Четыреста хин-циклов? – отупело переспросил Рон. – Это больше трёхсот лет?
– В пересчёте на ваши единицы – да. А что тебя так удивляет? Разве у вас нет технологий продления жизни?
– Есть, но не настолько эффективные. Нет, не в том дело! Ты всерьёз про предвидение?
– Вполне. Что тебя так… а. Ну да. У вас же очень мало псиоников…
– И слава космосу, что мало!
– Почему? Что плохого в пси?
– А что хорошего в безумии и хаосе?
Сарина резко развернулась.
– Так. Вот мы и вычислили одну из болевых точек. Ты веришь, что я Владею пси?
На дне её зрачков напоминанием блеснул голубой огонь, и Рон поспешно кивнул.
– Тогда следующий вопрос: ты считаешь меня безумной? Не контролирующей себя?
– Нет!
– А раз так, – резюмировала Сарина с подчёркнутой мягкостью, – придётся допустить хотя бы теоретическую возможность того, что твоё «аргументированное» мнение по поводу пси может быть… необъективным. Пошли.
С этими словами она шагнула из коридора в неярко освещённое обширное пространство, в котором тут и там загораживали обзор безошибочно узнаваемые
силуэты катеров, шаттлов и прочей маломерной космической техники. Рон последовал за ней.
В ангарном отсеке (а это были именно ангары, Рон не раз наблюдал за происходящим
здесь через монитор компакта) жизнь била ключом. Вокруг было полным-полно виирай в чёрных комбезах техников и синих комбезах, выдававших принадлежность своих
хозяев к военному флоту. С грузной неторопливостью топали такелажные экзоскелеты, шустро носились туда-сюда по специально выделенным дорожкам автоматы, летали
словно сами по себе здоровенные контейнеры… Что касается катеров и шаттлов, то
они периодически взлетали, разгонялись, пробивали слабо мерцающий силовой барьер атмосферного шлюза и скрывались из вида – либо, напротив, влетали в отсек, гасили остаточную скорость и опускались на отведённые для посадки места.
Пока Рон с Сариной пробирались через этот обманчивый хаос, Рону представилась
возможность своими глазами проследить за двумя взлётами и тремя посадками. Как и советовала Сарина, рот он держал на замке, а ушки на макушке. Меж тем его
провожатая неоднократно махала кому-то рукой, перебрасывалась с какими-то своими знакомыми короткими фразами, а с одним мужчиной (серый комбинезон, как у Сарины и у самого Рона – значит, пехота) говорила три минуты и сорок шесть секунд.
Рон засекал время с помощью таймера имплантата, но о чём разговор – не понял. Язык виирай он пока знал с пятого на десятое. Слишком поверхностно, чтобы понимать беглую речь.