А сегодня Окулева могла вложить в сумочку конверт с деньгами. Даша оставила ее в прихожей, следователь опрашивал девушку в каминном зале, Окулева могла воспользоваться ситуацией — взять конверт, вложить деньги…
— Мне все ясно, будем работать, — сказал Степан, выразительно глядя на Болдарева.
— А что с Извариной делать? — осторожно спросил он.
— В кандалы и на каторгу, без суда и следствия. Ты это хотел услышать? — усмехнулся Круча.
— Ну, каторга — это слишком.
— Ты даже не представляешь, Петя, какой я вежливый! Иногда самому тошно. А сейчас мне так хочется накричать на тебя и даже набить морду! Ты, конечно, извини за откровенность.
— Ну да, Даша твоя девушка.
— За Дашу я порву всех! Начиная с тебя!.. Возьмешь с Извариной подписку о невыезде и закроешь ее в камере — лет на десять. Можешь даже подвергнуть ее пыткам… Это я про подписку! А Даша едет домой… Или отправляется в соседнюю с тобой камеру. Ты меня понимаешь, Петя?
Степан натурально борзел, наезжая на следователя прокуратуры, он сам это понимал, но ничего не мог с собой поделать. Он почти не сомневался в том, что Болдарев пошел на поводу у Окулевой. Может, он только вчера с ней познакомился, если так, то схватила она его за горло крепко, пока неясно через что. Скорее всего, через кошелек.
— Итак, с Извариной подписку, а от вас, Варвара Павловна, требуется личная фотография, желательно недавняя.
— Зачем? — нервно спросила женщина.
— Работать будем. Установим все ваши перемещения, все ваши коммуникации, все ваши связи. Просветим вас вдоль и поперек. И выведем на чистую воду. Если, конечно, это вы убили своего тестя.
— Не убивала я! — От волнения голос Окулевой сорвался на хрип.
— Тогда вам и бояться нечего… Обещаю, работать будем с пристрастием.
— Но я ни в чем не виновата!
— Может быть. Но если вдруг, советую вам во всем признаться прямо сейчас. Раскаяние ведь не только в церкви бывает, раскаяние и суд учитывает. Получите лет семь-восемь… К сорока годам выйдете. А если вдруг пожизненное…
— Не надо меня пугать!
— Я не пугаю, я работаю… Чем, вы говорите, ваш муж занимается?
— Это не важно.
— Да нет, это важно. Для вас. Вдруг вашего тестя действительно могли заказать. Из-за его денег.
— Его могли заказать, — оживилась Окулева.
— Кто?
— Не знаю.
— Чем занимался Дмитрий Яковлевич?
— Раньше он в Министерстве нефтяной и газовой промышленности работал.
— Та-ак!
— Потом он свою нефтяную компанию основал. «Советская нефтяная компания».
— Союз распался, а компания советская?
— Союз распался, а советы остались. Советы директоров, — совсем невесело усмехнулась Окулева.
— И кто руководит этой компанией?
— Сейчас — мой муж.
— И где находится офис этой компании?
— В Москве… Как таковой компании нет, там доли в различных нефтяных компаниях… Недавно вот крупный пакет взяли.
— Недавно?
— Ну, залоговые аукционы, вы должны были слышать. Что можно было приватизировать, еще в девяносто четвертом взяли, а сейчас то, что было нельзя, берем.
— Растаскиваем народное достояние?
— Пока есть возможность…
— А возможности могут и закрыться?
— А убьют — и закроются… Дмитрия Яковлевича вот уже убили!
— Кто его заказал, вы, конечно, не знаете?
— Могу только догадываться.
— Попробуйте с трех нот!
— Куш мы хороший у «Иртышнефтепрома» взяли, не знаю, сможем ли переварить.
— «Иртышнефтепром» вам угрожает?
— Да, поступило предложение выкупить пакет акций, Дмитрий Яковлевич отказался.
— Большая нефть — большая кровь, — в раздумье проговорил Степан.
А вдруг Даше на самом деле предложили деньги за смертельный укол, а она по какой-то причине не смогла отказаться? Про аллергию на лидокаин ей мог сказать сам Окулев, почему бы и нет?…
— В каком-то смысле да.
— Как умер Окулев? — спросил Степан.
— Стошнило его, давление упало. Я думала, пройдет. — Женщина отвела взгляд в сторону.
— То есть «Скорую помощь» вы не вызывали? Сразу катафалк!
— Я же говорю, думала, пройдет…
— А потом вы вдруг подумали, что вашего тестя отравили… Кстати, как вы отнеслись к предложению «Иртышнефтепрома»?
— Я?! При чем здесь я?
— А вот это мы узнаем, Варвара Павловна, обязательно узнаем, — поднимаясь со стула, сказал Степан.