— Ну так давай, — говорим. — Интересно, как ты это сделаешь?
Тут он окончательно проснулся. Сел на койке и спрашивает:
— Неужели Лёва Королевич пообещал вам свет наладить?
— Да, — говорим. — Да ещё в два счёта.
— Честно?
— Честно.
Лёва вздохнул, зевнул, призадумался немножко и стал надевать валенки. При этом он ворчал:
— Я вас отлично понимаю, штрейкбрехеры. Мороз-то за двадцать перевалил. Вода и масло давно спущены из ваших машин, а Лёвина ещё не успела остыть. На это вы рассчитываете, провокаторы?
Откровенно говоря, никому из нас не пришла в голову такая простая возможность. А вот Лёве почему-то пришла. Он взял и подогнал к клубу автомашину, снял с неё обе фары, одну подвесил в зале, другую — на сцене. И соединил фары проводами через форточку с контактной колодкой на своём грузовике. Мотор заработал, клуб залило ярким светом. На сцену вышел конферансье и сказал: «Уважаемые товарищи, начинаем». Играли скрипки, пела певица, танцевала балетная пара, мелькали в воздухе кольца и шарики жонглёра. Зрители горячо аплодировали; ведь в наших местах концерт — это такое удовольствие! А в конце программы конферансье сказал:
— Сейчас я объявлю главный номер нашего концерта. Товарищ Королевич, прошу вас подняться на сцену. Похлопаем ему, друзья!
И тут — вот конфуз! — выяснилось, что Лёва крепко спит в пятом ряду. Проспал весь концерт.
Вот и с контрольной. Мы все были уверены, что Лёва её завалит. А как же иначе? Но, с другой стороны, мы также знали, что Лёва всегда выполняет свои обещания, и мы не могли приложить ума, как же он собирается её писать?
И вот, в полном соответствии с отрывным календарём, этот день наступил. Вечером к нам на семинар приехал гость из района, инструктор райкома партии. Директор совхоза Егор Егорович тоже пожаловал; надо же щегольнуть перед начальством, как молодёжь осваивает химию. Словом, обстановка сложилась довольно торжественная — накрытый кумачом стол, графин с водой, колокольчик. И в этой торжественной обстановке Григорий Викторович — в чёрном костюме и при новом галстуке — написал мелом на доске несколько тем для контрольной работы.
Наш преподаватель не волновался: в общем-то большинство из нас предмет освоило. А вот мы волновались. И частенько оглядывались на Лёву.
Лёва ни на кого не глядел. Он глядел в свою тетрадку, и лицо его было каменным.
Мы писали на листах, вырванных из тетрадок; старательно писали, неторопливо. И каждый, когда кончал работу, относил её и клал на покрытый красной скатертью стол. Инструктор райкома, товарищ Максимов, весёлый, светлоглазый мужчина, собирал эти листки, с интересом читал их, улыбался, поглаживая подбородок, одобрительно кивал седоватой головой. Лёвин листок он почему-то прочел два раза и вдруг нахмурился, забарабанил пальцами по столу, искоса взглянул на нашего агронома.
Агроном этого не заметил; он толковал о чём-то вполголоса с Егором Егоровичем. Но мы-то заметили… Так и есть, оскандалился Лёва, всех нас подвёл!
— Ну, кажется, все закончили? — спросил агроном и поправил свой новый галстук. — Что скажете о наших успехах, товарищ Максимов?
— Скажу, — сказал инструктор. — Успехи налицо. Хорошее вы дело подняли, товарищи. Важное дело. Знания вы получили настоящие, они нужны нам, государству нужны. Приятно смотреть на вас, грамотную, умную молодёжь. Приятно было читать ваши контрольные работы. Но среди них есть одна…
Тут инструктор опять нахмурился и взял в руки Лёвин листок.
Мы сидели не шевелясь.
— …считаю нужным прочесть её вслух, при всём честном народе.
И товарищ Максимов отчётливым голосом начал читать:
«Химия — не просто наука сама по себе. Её нельзя отрывать от жизни. А что мы имеем на сегодня в нашем совхозе? Вот что имеем. У нас допускаются ошибки в смысле хранения минеральных удобрений. Их сваливают в одну кучу. Таким образом, они перемешиваются и теряют свои полезные свойства. В некоторых бригадах, как, например, у Миши Сахарова, они валяются под снегом, мокнут под дождём. Когда их вносят в почву, это делается по-пижонски, то есть, я хочу сказать, без научных расчётов. Вот и всё.
К сему Л. Королевич».
Инструктор опустил листок. Лицо у нашего директора сделалось краснее скатерти, а агроном как поправлял свой галстук, так и застыл с рукой, поднятой к горлу.