Гранат у нас с Михаилом не было. Подобравшись к диверсантам, засевшим в низинке на берегу, метров на пятьдесят, мы остановились. Двое сидели ближе к берегу, видимо ожидая возвращения лодок. Трое лежали в кустарнике справа, метрах в десяти. И еще дальше, стоя на одном колене с биноклем, находился их командир. Он наблюдал за боем у моста. Сосновский начал жестикулировать, пытаясь привлечь мое внимание. Я повернул к нему голову. Михаил знаками показал, что берет на себя тех, что у воды, и прикрывает берег от новой высадки диверсантов. Он был ближе к этой цели, и я согласился. Ближе, но Михаилу предстояло принять огонь на себя, отвлечь остальных, чтобы дать мне возможность перебить четверых врагов. И еще неплохо было бы хоть одного диверсанта взять живым.
Сосновский медленно и почти бесшумно стал отползать дальше влево. Я передвинул кобуру с пистолетом ближе к животу и снова взялся поудобнее за автомат, изготовившись к стрельбе. Мне надо было иметь в виду два варианта развития событий. Первый, когда стрелять придется по трем целям вместе прямо передо мной; второй, когда стрелять придется в командира, который стоял с биноклем правее. С теми двумя Сосновский справится сам. Не может не справиться. Я ждал, не поворачивая головы, рассчитывая только на свою реакцию и на то, как поведут себя «мои цели». Главное – выждать, чтобы начал Михаил.
Правильно говорят: как ни жди, как ни готовься к неожиданности, она все равно будет для тебя неожиданностью. Резко затрещал ППШ Михаила: одна очередь, вторая, третья длинная. В ответ ничего! Но тут же три «моих» диверсанта обернулись и бросились в разные стороны рассредоточиваться. Один сразу открыл огонь из автомата. Значит, Сосновский им показался, дал себя увидеть, отвлек на себя. И теперь все трое были передо мной как на ладони. И я сразу вскинул автомат к плечу и короткой очередью срезал того, который стрелял в Сосновского. Двое других обернулись ко мне. Я успел дать еще одну очередь, понял, что попал во второго, но мне тут же пришлось падать в кустарник и откатываться в сторону.
По кустам хлестнули автоматные очереди, пули сбивали ветки, несколько пуль ударились в землю возле меня, и это заставило меня откатиться еще дальше. Опытные ребята, они просчитывают мои действия, знают, как поведу себя во время перестрелки. Кто-то прокричал команду, но я не разобрал слов. Встав на одно колено за не очень толстым стволом дерева, я снова вскинул автомат и сделал это, как оказалось, вовремя: прямо на меня бежал мордатый диверсант в новенькой красноармейской форме без погон. Я тут же выстрелил, и он повалился в траву, теряя оружие. В ствол дерева рядом с моей головой ударились две пули, но я успел заметить, как третий диверсант, очевидно раненый, бросился к реке, но Сосновский тут же выстрелил. Враг упал без движения, и это заставило меня со злостью стиснуть зубы. Мы же перебили почти всех, а нужен живой, нужен язык, нужен источник информации!
Я бросился туда, где недавно был командир этой группы диверсантов, рискуя нарваться на пулю. Я петлял, падал, перекатывался, снова вскакивал, пытаясь действовать непредсказуемо. Несколько раз рядом просвистели пули, но все мимо. А потом я увидел его. Тонкие черты неприятного лица, тонкий нос с опущенным кончиком, горизонтальные плечи, а на них новенькие советские погоны с двумя звездочками. Я успел заорать ему: «Сдавайся!» И когда он поднял руку, то я сразу понял, что в его руке граната. И полетит она сейчас в меня. Хорошо, что диверсант не успел сделать замах. И этим он подарил мне пару секунд. И пока он замахивался, я с расстояния метров в двадцать выстрелил короткой очередью, пытаясь попасть ему в правое плечо.
Это был хороший выстрел, им можно было гордиться, мне можно было давать приз по стрельбе из ППШ на соревнованиях. Но на соревнованиях оценивается попадание в мишень, в конкретную часть мишени. Туда я и попал, да только моя «мишень» держала в руке гранату. И она вывалилась из раненой руки и упала куда-то назад, за спину диверсанта, а сам он, схватившись за раздробленное пулями плечо, упал на спину. Взрыв взметнул сизое облако сгоревших пороховых газов, грязную после дождя землю и ошметки травы с остатками кустарника. Взлетело еще что-то, как мне показалось, какое-то тряпье. Матерясь на чем свет стоит, я вскочил и подбежал к диверсанту. Самые худшие мои опасения сбылись. Он был мертв, да и как ему было остаться в живых, когда он упал затылком или шеей на гранату, и когда она взорвалась под ним, диверсанту снесло половину головы и почти оторвало правую руку. То, что взлетело в воздух, было обрывками его рукава гимнастерки, воротника и его офицерская, разорванная на части фуражка.