– Взяли, значит, еще одного? Сколько их еще тут в наших тылах бегает?
– Эта группа практически уничтожена, – ответил я, радуясь, что можно произнести эти слова без натяжки и не кривя душой. – Ушел их командир, и нам нужно его разыскать и взять живым. Если не получится, то уничтожить.
– От меня какая нужна помощь, товарищи? – решительно спросил командир полка.
– Для продолжения оперативно-розыскных мероприятий нам нужно оставить этого пленного диверсанта под надежной охраной, – ответил я. – До особого отдела корпуса нам не доехать, да и времени нет на такие прогоны. И еще бы нашу машину заправить.
Кожевников повернулся, поискал взглядом своего начальника штаба, потом зычно крикнул:
– Буранов! Павел Борисович!
Нам выделили землянку, а у входа Буранов распорядился поставить часового. Несмотря на то что нам хотелось как можно скорее броситься на поиски Вальтера Фрида, я прекрасно понимал, что шансов на успех у нас очень и очень мало. И чтобы повысить их, чтобы понять, каким путем, куда направится Фрид, нам нужно больше информации. Опытнее Когана в области допросов у нас в группе никого не было. У бывшего следователя особого отдела НКВД имеется в подобном деле бесценный опыт.
– Хорошо, – кивнул Борис, – только вы мне не мешайте. Допрос – дело тонкое, и лучше всего, когда в этом процессе участвуют двое. Тут давление не поможет. Сломать человека, давя на него, можно, но он начнет признаваться во всех смертных грехах, даже в вымышленных. А нам нужна истина.
Мы втроем уселись перед картой, пытаясь связать положение на фронте с предполагаемыми действиями Фрида. Майор Буранов на скорую руку обрисовал нам положение на данном участке, и теперь было о чем размышлять. Мы сошлись во мнении, что диверсант не отправится туда, где нашу оборону пытаются пробить немецкие танковые клинья. В той кровавой мясорубке легко погибнуть, даже не дойдя до передовых позиций. А разгоряченные боем немецкие солдаты запросто могут, не задумываясь, пристрелить «советского лейтенанта», если он выйдет им навстречу. Могут и наши солдаты посчитать Фрида своим дезертиром и выстрелить в спину. Переодеваться в немецкую форму не менее опасно. Да и вообще в данной ситуации одежда почти не играет роли. Роль играет лишь ситуация, в которой ты оказываешься во время перехода. А она должна быть относительно спокойной. А такой участок фронта сейчас найти было сложно, почти невозможно. Но попытаться все же придется, потому что Фрид должен как-то попасть к своим.
Часовой отодвинул засов, и Коган спустился в землянку. Дмитренко, босой, вскочил с деревянной лежанки, придерживая штаны руками. Брючной ремень у него отобрали. Борис постоял немного, молча рассматривая арестованного с ног до головы, чтобы дать ему почувствовать себя жертвой, добычей, человеком, полностью зависящим от других, в частности, от этого вот вошедшего к нему оперативника НКВД. Потом Коган сел на другую лежанку у противоположной стены и коротко приказал:
– Сядь!
Диверсант послушно опустился на лежанку, поерзав босыми ногами по холодному земляному полу. Судя по его напряженному лицу, ничего хорошего он от визита этого темноволосого человека с большим хищным носом не ждал. И взгляд темных глаз Когана не выражал ни сочувствия, ни угрозы. Он был холодным, почти равнодушным. И это было страшнее всего. Что может быть страшнее равнодушия к тебе со стороны людей, которые могут тебя убить, чтобы не возиться с пересылкой куда-то, чтобы не писать каких-то бумаг. Ты для них балласт, и они запросто могут от тебя избавиться. Если тебя хотят убить из чувства ненависти, здесь действуют хоть какие-то эмоции. А вот когда равнодушно, то это страшно вдвойне. Ты для своих палачей уже не человек, а мертвец.
– Страшно умирать, да? – нарушил молчание Коган и лениво зевнул.
– Вы… Вы хотите меня расстрелять? – не смог сдержать волнения Дмитренко.
– Ты знаешь, Богдан, – задумчиво произнес Коган, – ценность жизни каждого человека определяется ценностью его личности. Ведь как было во все времена, особенно когда процветал рабовладельческий строй. Рабов много, жалеть их нечего. Всегда вместо погибших можно купить или захватить новых. Да, если раб хороший мастер, то он ценен. В наше время изменилось многое, исчезло рабовладельческое общество, но ценность человека на войне по-прежнему неизменна. Ты скажешь, что как же тогда демократия, равенство в правах для всех граждан страны? Вот, знаешь, обеими руками за эти слова, душой просто за равенство. Но твоя беда в том, что ты предатель своей страны, своего народа, ты враг! Ты убийца и диверсант, ты совершаешь преступления против своего народа и своей страны. И на что ты рассчитываешь? На то, что кто-то будет в этих условиях заботиться о твоей шкуре? Правильно понимаешь! Заботиться будет тот, кому твоя шкура нужна. Ну, поговорим о твоей шкуре?