Комбат поднялся на дрожащих от контузии ногах, оперся руками в разваленный бруствер и посмотрел вперед. В поле горели немецкие танки, много танков. Молодцы артиллеристы, хорошо освоили науку. Поле усеяно телами фашистских солдат, где-то почти беспрерывно бьет и бьет пулемет. Кажется, станковый, значит, наши еще держатся. А вот немецкие танки, обтекая позиции слева, уже подходят к окопам пехотинцев. Почему молчит орудие Федулова? Комбат поднялся и посмотрел на соседнюю позицию. Орудие молчало, и возле него никого не было.
– Огонь! – хрипел Дятлов, падая на колени, поднимаясь и снова пробираясь через обломки ящиков, комья земли. – Орудие, огонь! Я приказываю…
Но орудие молчало, никто не бросался к зарядным ящикам, не подносил снаряды, никто не наводил прицел. И только добравшись до позиции, комбат понял, что стрелять тут было некому. Несколько разорвавшихся вблизи снарядов сделали свое дело. Наводчик орудия лежал возле станины. Наверное, его убило первым или одним из первых. Его место занял командир орудия. Сейчас он лежал посреди орудийного дворика на спине и смотрел мертвыми глазами в небо. Заряжающий так и умер со снарядом в руках, не добежав до орудия всего нескольких метров.
Дятлов, шатаясь, подошел к пушке и проверил ее работу. Орудие не пострадало, оно могло стрелять, и снаряды к нему были. Взяв из рук мертвого артиллериста снаряд, капитан загнал его в казенник и приник к панораме прицела. Вот ты где, сволочь! Дятлов наводил машинально, ни о чем не думая. Только стрелять, наводить, стрелять, сколько есть снарядов. А потом искать снаряды, подносить и снова стрелять. Его батарея и батальон должны выстоять. Без батареи батальон не удержит позиции, нет противотанковых средств.
– Огонь! – скомандовал комбат сам себе.
Орудие послушно рявкнуло, со звоном выбросило стреляную гильзу, пахнуло сгоревшей взрывчаткой. Дятлов не стал смотреть на результаты своей стрельбы, он поспешил, насколько мог, за новым снарядом, снова вогнал его в казенную часть. Снова выстрел, потом еще. Комбат не знал, что тремя выстрелами он подбил три танка, которые подошли к самым окопам пехотинцев. Третьему он перебил снарядом гусеницу, и бойцы батальона забросали вражеский танк бутылками с зажигательной смесью. Немцы стали откатываться. Прикрывать броней не получилось, пехота падала под кинжальным пулеметным огнем и спешила назад. И только когда Дятлов не увидел в прицеле ни одного движущегося фашистского танка, он выпрямился и посмотрел поверх щитка на поле боя. Они выстояли, они снова отбили атаку, когда уже не оставалось надежды. Лейтенант Акимов, молодой командир, который только в июне этого года окончил пехотное училище, уже готовился отдать приказ подняться навстречу фашистам и сразиться с ними врукопашную, но те отступили. Акимов был последним офицером батальона. Батальона, в котором осталось едва ли больше ста бойцов.
Когда Дятлову перевязывали голову, накладывая тампон на рассеченный осколком лоб, лейтенант Акимов подвел к нему двух офицеров с автоматами в руках. Артиллерист с удивлением посмотрел на гостей, каким-то чудом попавших на их позицию, и подумал, что это офицеры их полка или другого полка их дивизии, которые так же оказались в окружении. Но потом он узнал одного из них – высокого статного майора с аккуратно зачесанными назад волосами и серыми холодными глазами. А потом он вспомнил и второго, молодого майора с тонкими чертами лица, насмешливой складкой возле губ. Они недавно разговаривали с командиром полка, а потом, кажется, привезли в полк какого-то пленного. Наверное, диверсанта. Точно, это же офицеры из Москвы, из НКВД.
– Вы-то как сюда попали? – вместо приветствия хриплым голосом спросил Дятлов, сидя на пеньке и морщась от неосторожных движений бойца, бинтовавшего ему голову.
– Ты их знаешь, Матвей Степанович? – спросил лейтенант.
– Знаю, это свои, – кивнул Дятлов и чуть застонал от резкого движения головой. – Оперативная группа НКВД из Москвы. Где же ваши товарищи, майор? Чернявый и тот седой. Боевые ребята, лихо они с нами воевали в том бою.
– Все живы и здоровы, – усаживаясь на пустой снарядный ящик, ответил Сосновский.
Я пожал руку комбату, стараясь не сжимать ее сильно, хотя от радости артиллериста хотелось обнять. Жив, чертяка, а танков сколько намолотил он за эти сутки, фашистов перебили столько на этой позиции, и жив ведь. Пушек почти не осталось, но ребята рассказывали, как он в критический момент сегодня сам встал к орудию и подбил несколько танков.
– Мы здесь очутились по той же причине, что и вы, – усмехнулся я, усаживаясь на другой ящик.
– Ну мы, положим, приказ выполняем, – серьезно ответил комбат и кивнул в сторону Акимова. – И по этому приказу должны мы тут держать оборону… хм, столько, сколько нужно!