Стемнело полностью, и я вдыхал свежий воздух, напоенный ароматами луговых цветов и трав, речных запахов. Я очень любил это время суток. Наверное, еще с детства. Вечера в Москве, когда затихала городская суета, когда открывались окна, чтобы избавиться от дневной духоты и впустить в комнаты немного вечерней прохлады. Часто из окон лилась музыка из старого патефона. И на тротуарах появлялись парочки. Девушки в ситцевых платьях и белых носочках, парни в пиджаках, небрежно наброшенных на плечи.
А еще я вспоминал летние вечера на даче. Мы туда выезжали каждое лето, я дружил с местными деревенскими пацанами и часто проводил с ними вечера и ездил в ночное. Вечер в деревне – это вообще что-то удивительное. Вечереет над рекой. Солнечный диск медленно клонится к горизонту, раскрашивая небеса теплыми оттенками розового, оранжевого и золотого цвета. Яркий свет постепенно исчезает, делая цвета мягче, более приглушенными, словно кисть художника касалась полотна легкими прикосновениями.
Река, отражая небо, словно великая водная зеркальная гладь, начинает мерцать изнутри. Ее воды, прозрачные и гладкие, как стекло, наполняются огненными отблесками заката. Даже мельчайшие волны, вызываемые вечерним бризом, переливаются многочисленными оттенками.
Тихий шепот рябины на берегу убаюкивает птиц, драгоценные мгновения вечера прерывают лишь пение одинокого соловья и легкие всплески рыбы, играющей на поверхности воды. Вдали, за таинственными линиями лесов и полей, где продолжается непрерывный танец теней и света, медленно проходят облака, подобные леденцам, растворяющимся в горячем чае.
На фоне всего этого великолепия природа, будь то деревья, растения или животные, кажется, замирает в благоговейном ожидании томного времени суток. Каждый цветок, каждая травинка, каждое создание готово к наступающему спокойствию ночи. Искры светлячков уже начинают пробуждаться из своих укромных уголков, готовясь осветить темную долину своими мягкими огоньками.
Вдоль реки, покрытой вечерним дыханием, медленно начинают сгущаться сумерки. Их серебристо-синяя прохлада скрадывает очертания берегов, делая мир таинственным и загадочным. Словно старинные корабли, плывут по небу звезды, одна за другой загоревшись в восхитительной небесной глубине.
Мир у реки засыпает, убаюканный нежными объятиями вечера, греющего душу и сердце. На этом фоне можно услышать лишь умиротворяющие звуки природы: поток воды, шепот листвы, далекий крик ночной птицы. Все это создает впечатление невероятного спокойствия и безмятежности, словно весь мир погружается в сладкий и глубокий сон под мягким покровом ночи. Покой и безмятежность! Как все это далеко теперь, в далекой, прошлой жизни…
Я услышал внизу тихие голоса. Спустившись, увидел, что Пашкевич стоит и чешет смущенно в затылке. Сосновский встряхивал его, как грушу, и пытался чего-то добиться. Я поспешил к ним.
– Наш музыкант созрел, – ткнул в сторону Алексея пальцем Михаил. – Прозрение на него нашло.
– Понимаете, у меня родственники в деревне есть, я часто гостил у них, и только сейчас до меня дошло, что мы в сенном сарае с вами заперты.
– И что? – удивился я. – Сенной сарай. Овин. Вон сеновал двухъярусный, и даже сено еще на полу есть. Что дальше?
– Так вентиляция же всегда делается в таких сараях. Сено проветриваться должно по все толщине, иначе оно гнить начнет. Вон окошко под самой крышей, а внизу, в нижнем венце, обрезок бревна свободно лежит. Его отодвигают на время сушки. Там и собака, и человек пролезет. Мы детьми все время лазили. Это вон там, справа, внизу, должно быть. У самого основания столбов, которые второй ярус держат.
И тут нам пришлось замереть. За дверью снаружи послышались голоса. Говорили по-немецки. Я сразу сделал знак разойтись в разные стороны и лечь. Никто не должен догадываться, что мы втроем общаемся. По нашей легенде, два немецких офицера из абвера не знают русского языка. А музыкант не знает немецкого. Через некоторое время голоса затихли, а потом заскрипела задвижка на двери. Дверь приоткрылась, темная фигура проскользнула в сарай, и мы услышали голос Риттера: