С узкой исцарапанной трибуны районного суда Мишка рассказывал о том, как Игорь хорошо учился в школе и в институте. О том, что любил животных и бегал соседке - пенсионерке в булочную. Он сам чувствовал, что его слова звучат нелепо. Но если попросили? Не откажешься ведь.
Судья лениво зевал, а две старушки в сиреневых париках по бокам от него и вовсе откровенно дремали.
Вопросов к Мишке не было. Даже у адвоката - молоденького заикающегося парня. Вот уж не думал он раньше, что адвокаты могут заикаться. Оказалось, могут. Да еще и как!
С интересом Мишку слушали только сбившиеся в кучку на задней скамейке приятели. Остальным было или наплевать, или просто не до того.
Мать Игоря пила из горлышка валерьянку. Отец сидел, опустив голову в пол, и стискивал, чуть не ломая, пальцы.
Когда Мишка, вышел из- за трибуны, его начало трясти. Хорошо, что на него больше не смотрели. И вопросов никаких не задали. Иначе, кто знает, смог ли бы он промолчать? Или попался бы, как карась на удочку.
Он был единственным свидетелем со стороны защиты. Хреновым, как он сразу понял, свидетелем не менее хреновой защиты.
Правда, от обвинения выступал тоже только один человек. Мужичок лет сорока с неразборчивой татуировкой на правой ладони. Он монотонно, будто заученный текст, поведал о том, как возвращался из магазина и увидел обвиняемого, выходящего из квартиры убитых с окровавленным ножом в руках. Парень шел, словно невменяемый, и свидетеля не заметил.
Мишка не сомневался, что если мужичок и ходил в магазин в субботу днем, то только за водкой. И еще, небось, пивком по дороге поправился. Так что, как он сумел рассмотреть Игоря и запомнить его лицо - вызывало у Мишки определенные вопросы.
Пожалуй, он очень бы удивился, если б ему кто- нибудь рассказал, что и алкаш в подъезде был. И парня с окровавленным ножом видел. Вот только закончилась их встреча совершенно по- другому. Но рассказать было некому. Может, и к лучшему. Кто его знает?
У суда и к этому свидетелю вопросов не возникло. Послушали, покивали и отпустили с миром.
Игорь сидел за толстыми прутьями решетки, ограждающей скамью подсудимых, и, похоже, никого не слушал. Или не слышал. В свете ртутных ламп его лицо казалось желтовато- зеленым. Как у покойника. И таким же безучастным.
Адвокат почему- то, захлебываясь и подолгу застревая на каждой букве, нес отвлеченную ересь. О милосердии, например. Или о хороших характеристиках с места учебы и из жилконторы. А закончил тем, что парень оступился первый раз в жизни.
Мишка возмутился. Получалось - тот ни капельки не сомневался, кто преступник. А просто просил о снисхождении. Типа, пожалейте, мужики - в первый раз убил!
Потом суд удалился на совещание. И совещался пять с половиной часов. Заинтересованные стороны маялись в полутемной рекреации на деревянных креслицах. Маялись сильно, потому что в здании суда не было туалета. То есть, был, конечно. Но только для сотрудников. Раз в пятнадцать минут Мишка наблюдал, как какая- нибудь разряженная в пух и прах барышня на двенадцатисантиметровых шпильках ковыляла к заветной двери, погромыхивая увесистой связкой ключей. И потом решительно ковырялась одним из них в громадном амбарном замке.
А вот матери Игоря пришлось бежать в редкие кустики у забора, отгораживающего старое здание суда от строящегося нового.
- Слышь, парень, - слегка приволакивая ногу, подошел к Мишке свидетель обвинения. - Тебя там у входа мужик один спрашивает.
Мишка кивнул, вытащил сигарету и побрел на улицу.
***
А к Маше пришла депрессия. Нет, не та, при которой немного грустно и не смеешься от любимых шуток. Депрессия опутала ее коконом. И с каждым утром становилось все трудней выбираться из него. Сначала казалось, что надо просто тихо забиться в нору и отлежаться несколько дней. Раньше это помогало. Но теперь... Прошла неделя, потом вторая, а липкая паутина тоски опутывала все плотнее.
Работу в аптеке Маша бросила и заперлась в квартире.
Вылезала утром на кухню, чтобы съесть сваренную бабушкой овсянку. И снова забивалась под одеяло.
Она читала. Очень много читала. Но все там же - в постели. Сил не было ни на что. Даже выйти на улицу. Правда, два раза в неделю приходилось совершать прогулки до соседнего ларька - за очередным блоком сигарет. Но все чаще ей казалось, что скоро она не дойдет и туда. По дороге Машу шатало, как пьяную.
Иногда ей звонила старшая сестра - Вика. Маша разговаривала с ней минут по пять и вешала трубку, объясняя, что очень торопится. Куда торопится? Да, какая разница! Может, картошка на плите убегает, или ванна сейчас переполнится горячей водой и зальет соседей.