- Надень тапочки, простудишься!
Вика достала из обувной тумбочки темно- синие шлепанцы в упаковке.
- Они, правда, тебе велики будут, но других все равно нет.
Кирилл послушно обулся и пристроил на вешалку свою куртку.
Вика зашла в кухню и сразу же включила электрический чайник.
- Сейчас чай будем пить. Может, хоть согреемся.
Кирилл посмотрел на нее с совершенно недетской тоской:
- Это ничего, что я к вам пришел? Мне о вас папа рассказывал.
Вика судорожно вздохнула. Лицо, и без того горевшее от простуды и уличного мороза, полыхнуло вишневым румянцем. Сердце зависло под горлом маленьким метрономом. Глаза заслезились, а из носа неромантично потекло.
Кирилл топтался у входа в кухню, по- взрослому вздыхая и то, и дело, хватаясь за щеки.
- Что у вас случилось? - хрипло спросила Вика.
- Да ничего такого, - смущенно пробормотал мальчик. - Просто папа теперь в Гатчине работает. И живет там. А я дома остался. С тетей Людой. Ну, чтобы школу не менять...
- Кто такая тетя Люда?
- Папина двоюродная сестра. Она еще в сентябре из Рязани приехала, чтобы со мной сидеть.
Вика понимающе кивнула, хотя на самом деле не поняла ровным счетом ничего. Какая тетя из Рязани? И если она здесь, чтобы присматривать за ребенком, то почему тот самый ребенок бродит в темноте и заходит в гости к одноклассникам отца? И куда в конце- то концов делась мать мальчика? Вика прекрасно помнила полненькую хохотушку Алечку, которая... Ну, да.
- А где твоя мама?
Кирилл изменился в лице и съежился. Будто Вика задела его самое больное место. Она пожалела, что спросила. Ведь понятно - если с ребенком тетя сидит, да еще из Рязани выписанная, значит, с матерью что- то не так. Мягко говоря.
Кирилл молчал минуты четыре, а потом все- таки рассказал:
- Она позапрошлой весной в Швецию уехала. Домработницей по контракту. Один раз позвонила. Сказала, что все у нее хорошо. Хозяин нормальный мужик, только нелюдимый очень. Но к ней прекрасно относится. И работа, сказала, вполне терпимая. Почти как дома при генеральной уборке, только за приличные деньги. А больше не звонила. И домой не вернулась.
К нам однажды ее подруга заходила, с которой они вместе уезжали. Отец с этой подругой на кухне заперся и пил до утра. Даже на работу не вышел. Только мне он ничего потом не сказал.
- А почему ты на ночь глядя из дома ушел? Тетя Люда волнуется, наверное.
- Она не волнуется. Она пьяная. И вообще. У нее там хахаль. А я с ними не могу больше. Правда, не могу! Я...
Кирилл опустился на табуретку рядом с Викой и спрятал в ладонях лицо. Вика увидела, как вздрагивают худые мальчишеские лопатки, прикрытые растянутым тонким свитером.
Ей почти неудержимо захотелось обнять его, но она не посмела. Из старых детских книжек Вика помнила, что мальчишки такого возраста не выносят нежностей.
А может, это были неправильные книжки?
- Кирилл, пожалуйста, не плачь! Не можешь - не надо! Оставайся у меня. Только я совсем не умею с детьми.
- Я что, по- вашему, ребенок? - Кирилл поднял возмущенное лицо.
- Может, надо твоему папе позвонить?
- Я не хочу, - насупился мальчик. - Пусть себе работает в этой своей Гатчине. Он даже в выходные теперь не приезжает. Только звонит. И то - раз в две недели.
«Дела, - подумала Вика. - Может, он там бабу завел?»
- Ну, извини! Не обращай внимания. Давай ужинать. У меня в холодильнике борща полкастрюли и котлеты куриные. Я сейчас только антигриппин выпью, переоденусь и все погрею.
Уснуть Вика не сумела даже под утро. Кирилла она уложила в маленькой комнате на диване. А сама - то металась по кухне пытаясь, справиться с сердцебиением и ознобом, то старалась задремать, забравшись в привычную уютную постель. Но сон не шел. Зато воспоминания, горькие, болезненные и безнадежно пронзительные лились в голову сплошным потоком, будто решили затопить все.
Все, что было в ее новой жизни.
Отца Кирилла Владимира Пожарова Вика знала с двенадцати лет. Они учились в параллельных классах, встречались только на общих праздниках и сборах совета дружины (тогда еще и такое было). Когда, почему и как она влюбилась в этого странного интеллигентно- нервного подростка с вечной гитарой в руках, Вика и сама не вспомнила бы. Наверное, классе в девятом или чуть позже. Но вся ее юность, все студенческие годы, за исключением последнего курса, когда Вовка женился и бросил институт, так или иначе были связаны с ним.
Что она помнила из тех лет? Долгие поездки в институт на старых дребезжащих трамваях, в которых летом царила потная духота, а зимой с потолка сыпалось мелкое крошево просеянного через дырявую крышу снега. Вечерние посиделки перед телевизором с дурацкой (или казавшейся Вике дурацкой) модерновой юмористической передачей или очередной серией «Головы Германа». Кофе или чай в огромных надтреснутых кружках, обязательно невыносимо сладкие и такой крепости, что по цвету и не отличишь. Чьи- то невнятные дни рождения с пьяными поцелуями после в сыром подъезде. Почти домашние Новые годы. Потом Вика возненавидела этот праздник хуже лютого врага, а тогда любила и ждала его. Ждала с глупой надеждой, что, может быть, в этот раз все изменится, и невинно- хрупкие отношения с Вовкой перерастут во что- то новое. Дождалась. Переросли.