Я не знала, что и думать по этому поводу. У меня словно не было своего мнения, не было своих решений. Все чьито чужие слова, чужие стереотипы. А где же я ? Что думаю я ? Что чувствую я ? Вроде бы тело мое здесь, а внутри никого нет. Пусто. Одна оболочка. Оболочка уснула в надежде, что завтра не наступит.
Утром сложнее всего было открыть глаза. Я проснулась, но лежала, не двигаясь. Для того, чтобы встать с кровати, надо знать, что я собираюсь делать сегодня. Надо попытаться поменять билет, быстро запихнуть вещи в чемоданы и уехать. Да, вот этим я и займусь. Я не хочу оставаться в этом городе, в этом месте ни дня больше.
Ади появилась рано утром. Она принесла кофе и соленые крекеры с сыром.
— Тебе лучше?
Я пожала плечами.
— Что делаем?
Я оторвалась от кофе и пустым взглядом посмотрела на нее:
— Меняю билет и уезжаю.
— А если нет рейса на сегодня?
— Значит, еду до Дакара на машине.
— Трястись целый день на машине? Ради чего?
— Я больше не хочу здесь оставаться.
— Это понятно. Я бы тоже не захотела. Не хочешь Эссу увидеть до отъезда?
— Нет, не хочу я никого видеть. — Не могу смотреть в ее осуждающее лицо. — Ади, не хочешь помогать, уйди. Я сама справлюсь. Только не надо вот тут…
— Я пытаюсь тебе помочь, — тихо произнесла она. — Если ты сейчас уедешь, не дав шанса себе самой подумать еще раз, что произошло, то потом уже ничего не поможет. Ты не вернешься, я знаю. Ты думаешь, я за Эссу так переживаю? Таких, как он, я вижу ежедневно — похожие судьбы, светлые головы, нереализованные возможности, дурная дорожка. Невозможно помочь всем. Но тебе, тебе я хочу помочь. Ты сама себе можешь помочь!
Я повела плечами. Отчегото стало казаться, что на них накинули тяжелый плед. И все тело тоже двигалось со скрипом, нехотя. Голова не болела, но было ощущение, что я только что пришла в сознание и с огромным усилием пытаюсь вспомнить, а что же всетаки произошло. Кто она, эта женщина? Знает меня какихто пару месяцев, а пытается учить жизни? А если она права? Если я не смогу потом с этим жить?
— Ты хочешь, чтобы я его простила? Чтобы написала заявление, что не имею претензий? Хорошо, Ади. Я сделаю это. Если ты пообещаешь сегодня же вывезти меня отсюда в Дакар. Любыми путями.
Я удивилась, как сипло прозвучал мой голос. И устало. Во взгляде Ади я уловила тревогу.
— Я ничего не заставляю тебя, Рената. Я просто хочу, чтобы ты уехала, поставив точку в этом деле. Какую — решать тебе. Если ты скажешь, что пусть все идет своим чередом, клянусь, я пальцем не пошевелю после твоего отъезда. И да, я вывезу тебя сегодня. Даже на осле.
— Не надо на осле. Лучше самолетом.
— Отлично. Поехали.
— Мне надо одеться.
Ничего я не стала подписывать. У меня просто уже не было сил. Наверное, если бы Эсса стал умолять о прощении, изворачиваться, оправдываться, я бы почувствовала просто отвращение, развернулась и ушла. А может, стала бы говорить с ним, выслушала бы его, попыталась понять. Не знаю. Но он молчал. Сидел на грязном заплеванном полу, с опухшей переносицей и затекшим глазом рядом с парой других заключенных и молчал. Его вывели к нам, заперли нас в отдельной комнате. Не знаю, таковы ли были правила или Ади договорилась. Он не стал оставлять нас вдвоем, я бы и не хотела. Эсса сел напротив меня и продолжал молчать. Он смотрел на меня и был похож на преданную собаку, которая испортила хозяину любимую вещь и за это ее выгнали на улицу. «Но ты ведь человек, — думала я, глядя ему в глаза. — Ты не безмолвное животное, ты умеешь разговаривать, слушать, ты отвечаешь за свои поступки. Это не инстинкты, потому что ты человек». А он все равно смотрел на меня взглядом преданной собаки.
Казалось, вотвот, и он заскулит. Потом он не выдержал моего взгляда и отвернулся. И больше не посмотрел на меня. Ни разу.
— Рената уезжает, Эсса, — сказала Ади.
Тот кивнул.
— Ты ничего не хочешь сказать? Она ведь сюда пришла не твое молчание слушать.
Эсса не шевельнулся.
— Ладно, хватит. — отрезала я. — Уйдем отсюда.
На мое счастье, в этот день был чартерный рейс до Дакара, и к трем часам дня после поспешных сборов я уже была в аэропорту. Здесь ко мне подошел незнакомый человек и сказал, чтобы я не беспокоилась.
— В чем дело? — переспросила я.
— Господин мэр поручил передать вам, мадам, что все под его личным контролем. Мы не позволим нашей молодежи портить репутацию города и народа. Мы не позволим им нападать на наших гостей, не позволим безнаказанно оскорблять порядочных женщин. Мы понимаем ваш гнев и заверяем, что виновный понесет наказание.
— Я не имею к нему претензий.
— Не понял, мадам.
Он хлопал глазами и смотрел непонимающе.
Я посмотрела на Ади:
— Можешь сказать ему, что я не имею претензий. Скажи на вашем языке!
— Скоро посадка.
— Ты меня слышишь? Скажи ему, что я не имею претензий к Эссе. Пусть отпустят его, слышишь? Скажи ему!
Я беспомощно оглянулась. Схватила листок бумаги со стойки регистрации, села на корточки и размашисто написала заявление, что не имею никаких претензий к Эссе, и что все произошедшее — это недоразумение, недопонимание, и что я снимаю все обвинения.
— Ади, так пойдет?
Она взяла листок из моих дрожащих рук. Показала представителю мэрии. Тот пожал плечами. В его взгляде я прочла оттенок непонимания и презрения.
— Но я не знаю, мадам!
— Рената, беги, сейчас закроют посадку, — улыбнулась Ади.
Мудрая Ади. Она знала свой народ. Она знала, что надо делать. Работник аэропорта схватил меня за руку и потащил к трапу самолета. Я пыталась вытянуть шею и разглядеть в окошко Ади, но так и не смогла увидеть ее за мутными стеклами окон аэропорта.
Самолет летел низко, так низко, что я легко могла разглядпеть знакомые улочки, деревья, крыши хижин в окружающих деревнях. Не думаю, что найду в себе силы приехать в Зиганшор еще раз. Не думаю, что смогу для себя объяснить все произошедшее понятным мне языком. Не думаю, что смогу понять себя до конца в этой истории. Не уверена, что смогу продолжать верить в возможность того, что когдалибо все народы смогут понять друг друга, что есть еще возможность всех примирить и понять. Всем помочь. Нет, это невозможно. Поэтому есть они и есть мы. Нам предстоит жить и прощать, в том числе самих себя. Предстоит учиться любить, в том числе самих себя. Предстоит пытаться быть счастливыми. А им предстоит всегда жить так, как они считают нужным, оставаясь для нас другой планетой.
Я смотрела на знакомый пейзаж через иллюминатор самолета. Деревья и хижины становились все меньше и меньше, растворяясь в голубой низине. Я откинулась на спинку сиденья и беззвучно заплакала. Я знаю одно, что я плакала бы совсем поиному, если бы не написала этого заявления. Пусть я и бывший, но — врач. Главное — не навредить.
Татьяна Соломатина
Сонечка сидит в коридоре родильного зала за столом, пьет отвратительный кофе и медленно выговаривает старшей акушерке смены Людмиле Петровне:
— Massachusetts General Hospital, often abbreviated to «Mass General» or just «MGH», is a teaching hospital of Harvard Medical School. MGH physicians specialize in patient care and treatment across a variety of diseases… [9]